Любовь Виноградова - Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной
Все получилось. Вместе с товарищем из полка Аня поехала в учебный полк, в Азербайджан. Сказали, что там можно будет переучиться даже на Ил–2, самолет Аниной мечты! О чем мог мечтать летчик, среди бела дня подставлявший себя под немецкий огонь на беззащитной птахе У–2? О чем он мог грезить после страха и унижения, которых натерпелся от «мессершмиттов»? Для многих пилотов У–2 наступал момент, когда они могли думать только о том, как бы оказаться в небе на боевой машине, которая сможет и защищаться, и нападать сама. А уж мечтать о таком самолете, как «горбатый», или «летающий танк» — прозвища Ил–2 в советских ВВС, — мало кто осмеливался. Этот самолет казался идеальным орудием мести.
Что такое штурмовка? Самолет-штурмовик летит на низкой высоте — «бреющем полете», расстреливая из пушек и пулеметов наземные цели: автомобили, батареи, живую силу противника. Его защищает броня, и огонь с земли, кажется, не очень-то ему страшен. Работая на небольшой высоте, летчик может собственными глазами видеть результат своей работы: разбитый транспорт, разрушения, трупы. Легко ли убивать? Пилот штурмовика вспоминал, что в начале войны он убивать был не готов. Но появился лозунг, по его мнению, совершенно правильный для того времени: «Чтобы победить, надо научиться ненавидеть». Пропаганда работала, рассказывая о зверствах немцев над пленными и на оккупированных территориях, газеты публиковали на передних полосах фотографии, от которых дыбом поднимались волосы. Один из главных советских пропагандистов Илья Эренбург писал в статье от 24 июля 1942 года: «Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово “немец” для нас самое страшное проклятье. Отныне слово “немец” заряжает ружье. Не будем говорить… Будем убивать».[327] Копилась ненависть, в немцах перестали видеть людей. К сорок второму году советские солдаты были морально готовы убивать врагов.
Советский штурмовик, только появившись, сразу стал объектом страха и ненависти у немецких солдат: его прозвали «Летающей смертью» (Fliegende Tod), «мясорубкой» (Fleischwolf) и, за неуклюжесть, «Железным Густавом» (Eisener Gustav). В Красной армии любили говорить, что немцы зовут этот самолет «Schwarze Tod» — «чума», однако, скорее всего, это название изобрела советская пропаганда: в немецких источниках оно не встречается. Несомненно, что появление в воздухе большого количества этих самолетов, так же как и очень удачных советских танков Т–34 и катюш — реактивных минометов — положило конец представлениям немецких военных о техническом превосходстве немецкой армии и подорвало их веру в победу. В письмах немецких солдат упоминания Ил–2 почти всегда окружены трагическим контекстом.
Вот что писал родителям авиационный техник Вальтер Михель (Walter Michel) 4 декабря 1942 года после того, как его аэродром подвергся штурмовке Ил–2: «Сегодня нас атаковали и самолеты, это произошло в 10:15. Мы работали с машинами. Одновременно появились шесть самолетов на бреющем полете… Они сбросили бомбы на аэродром, и мы были обстреляны из бортового оружия. В первый момент мы были ошеломлены и не знали, что случилось. Но когда мы наконец укрылись от первой атаки в окопах, мы плакали, что раньше никогда с нами не случалось».[328]
Даже защищенный броней и стрелком-радистом, «Ильюша» имел намного меньшую выживаемость, чем бомбардировщики и истребители: вися над линией фронта на небольших высотах, он притягивал на себя огонь всей немецкой зенитной авиации.
Аня Егорова знала, что на Ил–2 высокие потери, но это ее не останавливало. Зато какая мощь у «Ильюши», какая популярность у наземных войск и какой страх он вызывает у немцев! Какой он красивый! Впервые увидев «горбатый», Аня не могла насмотреться на удлиненный обтекаемый фюзеляж, на остекленную кабину, на вороненые стволы двух пушек и двух пулеметов, которые «угрожающе топорщились на передней кромке крыльев», на направляющие для реактивных снарядов. «Не самолет, а крейсер!»
В учебном полку, на берегу большой прозрачной реки Куры, Аня освоила все имевшиеся там самолеты. К сожалению, все были устаревшие: УТИ–4, И–16, Су–2. Илов, как выяснилось, и в помине не было. Аня, больше занимавшаяся на Су, из-за того что у него скорости отрыва от земли и посадки были почти такие же, как у Ила, заявила командиру учебного полка, что летать хочет только на Ил–2. Тот возразил, что на Ил–2 еще ни одна женщина не летала. Насколько было известно Ане, это была правда. Но с Аней, воевавшей с начала войны и награжденной орденом, приходилось считаться: командир полка ей запретить не мог, поэтому стал урезонивать: «Поверьте моему опыту, не каждому даже хорошему летчику подвластна такая машина! Не всякий способен, управляя «летающим танком», одновременно ориентироваться в боевой обстановке на бреющем полете, бомбить, стрелять из пушек и пулеметов, выпускать реактивные снаряды по быстро мелькающим целям, вести групповой воздушный бой, принимать и передавать по радио команды».[329] Егорова ответила кратко и спокойно:
— Думала уже. Понимаю.
Исчерпав аргументы, командир запасного полка отступился.
Тренировочные полеты шли каждый день. Бензина хватало, а вот кормили в столовой, «мягко говоря, жидковато»: тыловое питание с фронтовым не шло ни в какое сравнение. Ребята ловили в реке Куре миног. Аня их не ела, миноги были похожи на змей. Стала есть только после того, как упала в голодный обморок и миноги понравились.
С полковником, приехавшим отбирать летчиков в боевые полки штурмовой авиации, повторилась та же история, что и с командиром учебного полка. Задав обычные вопросы, он посмотрел пристально и спросил: «А вы понимаете, о чем просите? Воевать на “летающем танке”!»
Аня ответила: «Понимаю. Ил–2, конечно, не дамский самолет. Но ведь и я не княжна, а метростроевка». Она показала полковнику руки, грубые от работы, со шрамами от ожогов, но полковника убедили не они: он только сейчас заметил орден Красного Знамени на Аниной гимнастерке. В первый год войны такие награды давали нечасто.
«Считайте, что вы уже летчик 875-го штурмового авиационного полка. Через три дня выезжаем», — сказал он и улыбнулся.
Выскочив на улицу, Аня под смех товарищей прошлась колесом. Потом подумала: «Хорошо, что в брюках была».
Глава 17
Это девушки или пугала огородные?
«Я испеку торт», — сказала Нина Шебалина. Эта девушка осталась собой даже под Сталинградом. Валя Краснощекова за несколько фронтовых недель очень с ней сблизилась и пошла бы с Ниной в разведку не раздумывая. У Нины, довольно плотной девушки с русыми волосами и приятным открытым лицом, был чудный характер, глубокий ум и храброе сердце. Словами она не бросалась.[330] Но торт??? Из чего? Найдем из чего, сказала Нина. Нужно обязательно отпраздновать 7 ноября.
Придя к власти, коммунисты упразднили все «царские» праздники, кроме Нового года. Зато появились праздники новые, советские: Международный день трудящихся, который отмечали 1 мая, день молодежи, международный женский день — 8 марта (на самом деле никакой не международный: отмечали только в СССР) и, конечно, годовщина октябрьской революции, 25 октября по старому стилю, а теперь — 7 ноября. В этот день, как и на Первомай, организовывались демонстрации трудящихся, проходивших стройными колоннами с красными флагами, портретами Сталина и лозунгами. Играли оркестры, шли торжественные заседания и митинги. За два десятилетия советской власти люди успели утратить представление о демонстрации как о стихийном выступлении людей: в советском союзе демонстрация была явлением плановым. Атмосфера этих праздников была хорошая и светлая, и после официальной части люди отмечали их дома, в семье, стараясь приготовить какой-никакой праздничный стол и добыть спиртное. Людям нужны праздники; 7 ноября 1942 года большинство советских женщин так же, как Нина Шебалина, были твердо намерены испечь торт, пусть многим тоже было не из чего.
Месяц назад под Сталинградом творился такой ад, что звену Раисы Беляевой и в голову бы не пришло устроить вечеринку. Но теперь, в поселке Житкур, жившем трудной и хаотичной жизнью прифронтовых поселений, для звена настали более спокойные дни. Володе Лавриненкову поселок «на всю жизнь запомнился своими домишками, арбузами, верблюдами… Тем, что отсюда открывался безбрежный горизонт».[331] Но больше всего Лавриненкова и его товарищей поразила «неимоверная перенаселенность этого степного поселка». Житкур был битком набит фронтовыми частями и эвакуированными гражданскими, которых здесь отнюдь не всегда встречали хлебом-солью. С едой у военных было плохо, у гражданских — совсем никуда, хотя вокруг бродило несметное количество белка. Болота около поселка были битком набиты дичью, снимавшейся огромными стаями из района грохочущего Сталинграда и улетавшей в более спокойные места. В степях вокруг Житкура бродили сотни тысяч голов скота, который перегнали сюда для снабжения защищавших Сталинград армий; говорили, что здесь немало коров, пригнанных даже с Украины и Дона: не только людей, но и животных война забрасывала в самые неожиданные места.
