Владимир Рекшан - Ленинградское время, или Исчезающий город
В те времена, о которых идет речь, случилась с Шадруновым занятная своим чисто ленинградским смехом история. Николай жил в деревянном доме напротив знаменитого рамбовского парка с дворцом Меншикова посредине. Однажды он случайно познакомился с супер-звездой советского киноэкрана Маргаритой Тереховой. Та пожаловалась, что не знает, куда поехать отдыхать. У нее, мол, ребенок, а везде узнают, просят автографы. Шадрунов как раз собирался на месяц уехать на родину в Вологодскую область. Он предложил актрисе остановиться у него – место, мол, тихое, природная красота вокруг. Если придут соседские ханыги стрелять рубли на водку, то просто и официально, ссылаясь на меня, выдать им один рубль и послать нах. Тереховой предложение понравилось, она поселилась у народного писателя, а Шадрунов уехал. Тем временем к Николаю Коняеву, известному уже нам певцу озерного края, заехала группа московских телевизионщиков и попросила помочь найти какого-нибудь народного персонажа. Рабочего, писателя самоучку. Что-нибудь дремучее. Коняев вспомнил про Шадрунова и объяснил:
– Есть такой. Полная деревенщина. Ходит в ватнике. Был морячком. Теперь кочегар. Начитанный самородок, такой вам и нужен.
Поскольку Шадрунов телефона не имел, Коняев просто нарисовал план, как найти его дом. Постучите, мол, в окно на первом этаж.
Журналисты сели в автобус, приехали в Рамбов, нашли по плану дом и постучали в окно. Через некоторое время им открывает дверь блистательная и знаменитая красавица мирового класса актриса Маргарита Терехова, протягивает рубль и говорит:
– А теперь валите отсюда нах – так Коля Шадрунов сказал…
А вот и Михаил Иванович Демиденко. Выглядел пожилым, хотя было ему всего чуть за пятьдесят. Абсолютно хохляцкая, курносая физия, веселые глаза. Вообще-то по легенде Михаил Иванович воспитался в китайской семье и в юные годы служил секретарем у Линь Бяо. Позднее он написал боевик про вьетнамскую войну, повесть «Дневник пройдохи Ке», вышедший в Москве большим тиражом и ставший бестселлером. Я частенько бражничал с ним в Доме писателей. Как-то мы отправились, придерживая друг друга, в туалет. Спускаясь к гардеробу, я традиционно хряснулся лбом о низкий мраморный уступ. Затем мы с Демиденко устроились у писсуаров, продолжая разговор о судьбах русской литературы. И вдруг Демиденко весело произнес:
– Сейчас у меня, как у Пикассо, «голубой период». Смотри!
Я посмотрел и увидел голубую струю.
Оказывается, Михаил перед поездкой в Индокитай принимал особые таблетки с таким вот эффектом.
Помню еще сюжет с Демиденко и Кутузовым. Михаил вернулся из Кампучии и привез упаковку местной валюты. Деньги эти вместе с городами упразднил Пол Пот. Вот Михаил и привез сувенир. Из Дома писателей наше трио вышло финансово почти опустошенным. Куда-то мы поехали на такси. Кутузов стал покупать водку у таксиста, а Демиденко расплачиваться. Он доставал последние рубли из портмоне – жуликоватый таксист увидел иностранные бумажки. Пока мы ехали, Михаил громко рассказывал о загранице. Вот таксист и подумал – поддатые капитаны едут, поживлюсь валютой.
– Можно и этими, – кивнул водила в сторону ничего не стоящих денежных знаков.
– Этими так этими, – согласился секретарь Линь Бяо и щедро отвалил жулику кампучийских банкнот.
Несмотря на годы, Михаил Иванович мог заразительно засмеяться, мог выпить с совсем неизвестным литератором и поддержать словом. Как-то мы шли по Литейному мосту. Дул ветер. Демиденко прочитал только что один из моих рассказов и громко восторгался. На нем кепочка из кожзаменителя ценой в три копейки, на мне – настоящая шотландская в красною клеточку. Гордость, можно сказать. Михаил Иванович распаляется и почти кричит наперекор ветру:
– Ты же талантливый человек! Я даже не знаю, что еще сказать!
Он срывает с головы свой дурацкий головной убор и бросает в бурную Неву. И мне приходится снять и выбросить модную шотландскую. Михаил Иванович останавливается и спрашивает:
– Зачем мы кепки выбросили?
Я только пожимаю плечами. Больше у меня таких кепочек не было.
Демиденко женился несколько раз. Последней его жене на момент бракосочетания было двадцать шесть лет. Когда писатель покидал компанию и уходил из писательского ресторана, то оставшиеся понимающе кивали:
– Ему пора ехать. У него жена молодая. Двадцать шесть лет!
Лично я слышал про «двадцать шесть лет» на протяжении лет десяти. И до меня так говорили лет десять тоже.
Почти все писатели, с кем мне пришлось общаться, повзрослели рано. Родившись накануне войны, они рано узнали жизнь.
Хочется вспомнить еще одного человека, частенько задававшего тон в ресторане Дома писателей. Это Андрей Никитич из Планетария. У него водятся иногда большие деньги, и его любят официантки, которых он хлопает по ядроподобным задницам, и местные поэты, которым он, набравшись, читает свои плохие стихи хорошим голосом. Андрей Никитич из Планетария широк в плечах и округл в животе, лоб у него ясный, глаза чистые, лицо кирпичного цвета и седоватая бородка. Одним словом, он похож на Всесоюзного старосту товарища Калинина, занимавшегося в юности гиревым спортом. В свободное от Планетария время Андрей Никитич приторговывает антикваром и денег у него до фига.
После десяти вечера, когда у нас заканчивались деньги, наступал счастливый для Андрея Никитича момент, ради которого он и хаживал в Дом писателей.
Он, не оборачиваясь, делает жест. Прогибая паркет – этого мига ждала и обслуга ресторана! – подбегает официантка Рита. Бедра у нее, корма и грудь таких форм, что просто не бывает. Она поощрительно улыбается, а Андрей Никитич из Планетария говорит тем небрежным полушепотом, за содержание которого мы все так любим его:
– Душенька, бутылочку коньяка, что получше, выбери…
– «Ахтамар»? – почтительно предлагает Рита.
– Да, да, естественно, «Ахтамар»!.. Так… Шампанского еще… Закусить что-нибудь легкое. Шоколад… И еще, Рита, – Андрей Никитич из Планетария смотрит укоризненно, – перемени, пожалуйста, стол.
– Обязательно, Андрей Никитич! Что-нибудь еще?
– Нет, Рита. Пока нет. Я скажу.
Через час шум в ресторане становится невыносимым. Все благодарно посматривают на Андрея Никитича, а Евгений Кутузов орет благим матом:
– К бабам! К настоящим русским бабам!
Тут все и переходят в бильярдную, что напротив ресторана за потаенной дверью.
Советские разночинные писатели, собравшиеся в бильярдной комнате, изображают из себя дворян. Или бояр. Одним словом, что-то чуждое, белогвардейское. Толик Степанов садится на ковер, откидываясь к благородной стене, обитой дорогой материей, и пьет шампанское из горлышка, отрыгивая пузырьки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});