Три века с Пушкиным. Странствия рукописей и реликвий - Лариса Андреевна Черкашина
Кто-то в двери постучал:
Подполковник Ганнибал,
Право слово, Ганнибал,
Пожалуйста, Ганнибал,
Свет-Исакыч Ганнибал,
Сделай милость, Ганнибал,
Тьфу ты, пропасть, Ганнибал!
Приключилась та забавная история в сельце Воскресенском Опочецкого уезда, куда и приехал Пушкин, дабы поздравить дядюшку Павла с днём ангела.
Не осталась безвестной и другая встреча дядюшки с племянником-поэтом, что случилась 9 августа 1824 года. Писатель Семён Гейченко сумел воссоздать тот знаменательный день: дядюшка Павел Ганнибал, встретив в Опочке возвращавшегося из Одессы племянника (в трактире Пушкин дожидался сменных лошадей), немедля поскакал с радостной вестью в сельцо Михайловское, где всё семейство поэта в нетерпении дожидалось сына и брата. «Наш орёл Александр Сергеевич в наши родные края прибыл. О радость, о счастье! Уже в Опочке…» – восторженно вскричал Павел Исаакович с самого порога.
Верно, никто так ярко не обрисовал характер Павла Ганнибала, его кипучую, бьющую радостью через край натуру, как Семён Гейченко, легендарный хранитель и летописец Пушкиногорья: «Перед домом остановилась коляска, запряжённая парой взмыленных лошадей. Коляска была какая-то особенная и чем-то напоминала боевую походную колесницу древних. К передку её был приделан шест, на котором развевался пёстрый стяг с изображением ганнибаловского слона и надписью: «Fumo» – стреляю. По бокам крыльев коляски вместо фонарей были поставлены две маленькие чугунные мортирки, к задку приделана шарманка с приводом к колёсам. Когда карета двигалась, шарманка наигрывала весёлую мелодию. Об этой коляске в округе ходили легенды, как, впрочем, и о самом хозяине – развесёлом человеке. В прошлом году на ярмарке в Святых Горах коляска сия наделала большого шуму, когда Павел Исаакович Ганнибал во время крестного хода въехал на ней в толпу, чем попам и монахам доставил большую досаду и испуг, а подгулявшему народу истинное удовольствие, и все кричали «ура». Тогда на ярмарке и песня сложилась о том, «как наш бравый господин Ганнибал во обитель прискакал…»
Пылкая натура
Быть может, ни в ком из потомков царского арапа столь причудливо не соединились русская удаль и бесшабашность с африканской вспыльчивостью и горячностью! Храбрец и кутила, остроумец и бретер – чего только не замешала природа в крутом нраве Павла Ганнибала! Да ещё гусарская служба яркими мазками дописала сей необычный характер.
Старинная миниатюра сохранила образ гусара-удальца с весёлым взглядом чёрных, как маслины, глаз, со смоляными, лихо закрученными усами, будто списан тот портрет с самого Дениса Давыдова, другого славного удальца.
Вот и племянник поэта Лев Павлищев почитал Павла Исааковича «олицетворением пылкой африканской и широкой русской натуры». Да, дядюшка Ганнибал, со слов родных, «бесшабашный кутила, но человек редкого честного и чистого сердца, чтобы выручить друзей из беды, помочь нуждающимся, не жалел ничего и рад был лезть в петлю».
Случай подтвердить те полные отваги душевные порывы вскоре представился. Лето 1826 года выдалось неспокойным: свершилась казнь над пятью бунтовщиками, одни заговорщики отправлены в тюрьмы, другие – по этапу в Сибирь, на каторгу, третьи – на поселения. Ещё слышались в летнем петербургском воздухе отголоски зимнего восстания: разговоры и суждения о недавнем злосчастном происшествии, потрясшем тогда все умы, не смолкали ни в светских гостиных, ни в военных казармах.
В одной из таких откровенных бесед знакомец Павла Ганнибала некий подполковник Краковский, то ли желая узнать благонадёжность своего собеседника, то ли умышленно раззадоривая его, стал нещадно бранить заговорщиков, отпуская в их адрес «самые поносные замечания». Павел Исаакович, жалея и защищая тех, кто уже не мог дать ответа, с горячностью заявил, что несчастные «слишком строго наказаны». А также в доказательство своей правоты привёл царский указ, запрещавший «упрёки потерпевшим наказание».
Краковский не преминул сообщить о настроениях подполковника в отставке Ганнибала в нужную инстанцию, и тут же к вольнодумцу приняли самые строгие меры. Последовали его арест и следом – распоряжение генерал-губернатора Голенищева-Кутузова о заточении Павла Ганнибала в Петропавловскую крепость. Тёзка арестанта, боевой генерал и участник войны 1812 года Павел Голенищев-Кутузов, после убийства на Сенатской площади графа Милорадовича занявший его пост военного генерал-губернатора. Новый сановник, удостоившийся доверия молодого императора, включён был Николаем I в «Комиссию для изысканий о злоумышленных обществах». «Комиссия…» расследовала декабрьский военный мятеж в Петербурге.
В июле 1826-го Голенищев-Кутузов лично руководил казнью пятерых декабристов, отправив о том служебный рапорт государю: «Экзекуция кончилась с должной тишиной и порядком как со стороны бывших в строю войск, так и со стороны зрителей, которых было немного. По неопытности наших палачей и неумении устраивать виселицы, при первом разе трое, а именно: Рылеев, Каховский и Муравьёв-Апостол – сорвались, но вскоре опять были повешены и получили заслуженную смерть…»
Надо полагать, в споре с «приятелем», донесшим на него, Павел Ганнибал яро критиковал военного генерал-губернатора, ведь тот, как должностное лицо, отверг давний гуманный обычай: повторно вешать подсудимых, сорвавшихся во время казни, возбранялось!
За сочувствие к несчастным, или, вернее, за то, что не пожелал скрывать своих истинных чувств, Павел Ганнибал тяжко поплатился. И хотя следствие, длившееся два месяца (столько сидел бедный узник в каземате Петропавловской крепости) его вины не установило, волею Николая I Ганнибал сослан в Сольвычегодск тогдашней Вологодской губернии «под надзор полиции». Стоял октябрь 1826 года…
Провинциальный Сольвычегодск в пушкинские времена, да и позднее, снискал «славу» пересыльного города для арестантов по пути на суровые Соловецкие острова. Городок спокойный, словно самой природой приспособлен под тихую пристань для буйных и горячих голов.
В Соловецком остроге
«Глухой Сольвычегодск был удобным местом для ссылки, – свидетельствовал писатель Сергей Марков. – В зачарованном городе я нашёл необычайное свидетельство о том, что департамент полиции имел намерение заточить сюда в ссылку даже величайшего русского гения – Александра Сергеевича Пушкина». Очерк писателя «Зачарованные города» появился на страницах первого номера альманаха «Север» за 1936 год.
Сергею Маркову удалось разыскать уникальные документы: некий Воскресенский, писец Сольвычегодского полицейского управления, утверждал о необычной переписке, затерянной в архивных анналах. В ней-то полицейским чинам предписывалось принять меры к прибытию в город поэта Пушкина, как то: учредить за вольнодумцем строгий надзор, а исправнику следовало прежде подыскать для ссыльного квартиру. Давние те «благие» наставления и легли в забытое и утерянное ныне «Дело Пушкина».
Да и память о самом «Деле…» сохранилась лишь в устном предании: в столь недавние времена власти без особой ретивости заботились о старых
