Лора Томпсон - Агата Кристи. Английская тайна

Впоследствии Агата утверждала, что она патологически застенчива и ненавидит светские мероприятия и разговоры с незнакомыми людьми. Во время Имперского тура тем не менее подобной робости она не обнаружила, а однажды даже выступила с речью, «твердо следуя совету мистера Пексниффа: „Заботьтесь только о звучании, смысл придет сам собой“». В целом она показала себя как вполне «общественное животное». Разумеется, к тому обязывал долг. Она ведь представляла свою страну, миссию и мужа. Поэтому была предельно обаятельна, весела и благовоспитанна; приходилось — потому что за ней внимательно наблюдали. В статье кентерберийской (Южная Африка) газеты описывается «восхитительное импровизированное утреннее чаепитие», устроенное в честь Агаты: «На миссис Кристи, авторе нескольких пользующихся успехом детективных романов, поверх марокенового платья кротового цвета была изящно накинута прелестная пестрая пелерина с воротником того же цвета, что и платье, на голове — маленькая фетровая шляпка в тон платью…»

Кроме всего прочего Агата была безмерно благодарна за то, что ее взяли в эту экспедицию, поэтому всегда оставалась исключительно любезной. Да и вообще она была человеком добродушным, не то что вечно жалующаяся миссис Хайам, — ведь еще в тринадцатилетнем возрасте Агата написала в «Альбоме признаний», что постарается всегда находить «хорошее в любой ситуации». В столь долгом путешествии присутствие такого человека было большим утешением для остальных. Даже когда из-за страсти к серфингу у нее случился неврит — «я испытывала во всей руке что-то вроде сильной зубной боли», — она мужественно старалась не пропускать официальные мероприятия. «Сейчас приступы боли мучают меня гораздо реже», — писала она матери в промежутках между неизбывными ужинами, партиями в бридж и бесконечными разговорами.

Зато и вознаграждена она была за все это сполна. Агата путешествовала по миру с любимым мужчиной, и, как она сама потом напишет в «Человеке в коричневом костюме», это было восхитительно. «Мы прибыли! — сообщает она Кларе из Южной Африки 6 февраля. — Я даже не представляла себе, что здесь так много гор». Озеро Луиза было «самым прекрасным местом из всех, где мы пока побывали». Водопад Виктория оказался настолько красив, что «для меня невыносима была даже мысль об отъезде». На Замбези «мы видели улепетывавшего от нас крокодила, что нас страшно развеселило». Из Новой Зеландии: «Никогда в жизни не видела ничего красивее Уэллингтонской бухты». И так без конца. Свои восторги Агата изливала в многостраничных письмах Кларе, в которых, как прилежная школьница, старательно пыталась ничего не упустить.

«Все австралийские пейзажи, которые я видела, немного отдают суровостью. Перспектива обычно голубовато-зеленая, иногда почти серая, а белые стволы голубых эвкалиптов производят совершенно другое впечатление; там и сям видны огромные купы деревьев, с которых была ободрана кора, они мертвы и превратились в деревья-призраки — совершенно белые, машущие белыми ветвями. Все это так… так первозданно… Если бы в таком лесу водились нимфы, их было бы невозможно разглядеть…»[155]

Агата не была мастером описаний природы, они у нее получались, как в этом письме, робкими и трогательно старательными. Атмосферу места она умела дать почувствовать в своих книгах одной фразой, одной деталью, а вот в ее описаниях есть некая смутность, которая делает их неопределенными и слишком общими. «От природы она была на редкость ненаблюдательна», — писала она о себе в «Неоконченном портрете», и действительно, при том что ухо у нее было очень хорошее, видела она, следует признать, скорее воображением, нежели острым глазом, и, сочиняя эти письма, старалась закрепить память в словах (кроме того, она много снимала): ведь у нее едва ли был шанс когда-нибудь вернуться в эти места, а забыть их она не хотела.

И еще она хотела живыми донести их до Клары. Несмотря на материнское благословение, Агата испытывала чувство вины и пыталась смягчить угрызения совести тем, что держит Клару в курсе всего, чем занималась. Внешне это выглядело как вина перед Розалиндой — «моим маленьким Плюшевым Медвежонком», как они с Арчи называли дочь. «Я так много думаю о своей Крошке и скучаю по ней все сильнее и сильнее» — в таком духе Агата постоянно писала Кларе. «Моя детка, она такая сладкая. Умираю — хочу ее видеть. Арчи тоже». Самой дочери, в тот момент находившейся в Эбни у Мэдж (Москитика, как называла тетку Розалинда), Агата писала из Претории: «Подозреваю, что теперь ты больше всех любишь дядю Джима и тетю Москитика, но если кто-то спросит тебя „Кого ты любишь больше всех?“ — ты должна отвечать: „Мамочку!“». Это пролило елей на душу Мэдж, читавшей письмо Розалинде, поскольку та по малости лет сама читать еще не умела.

Однако, как всегда, главным образом чувства Агаты были устремлены к матери. Едва взойдя на борт «Замка Килдонан», она наспех нацарапала карандашом: «Милая мамочка, все очень удобно. Славная каюта, просторная. Мне очень нравятся мои фиалки. Береги себя, дорогая моя, ведь я так люблю тебя». Потом она посылала Кларе машинописные страницы своего «дневника» и массу фотографий: кенгуру, ананасовой фермы, двух чернокожих детишек, стоящих на голове, — на обороте снимка аккуратно написано: «Любимая мальчишечья забава»… Агату терзало то, что она так долго остается вдали от дома. «Если ты хочешь, чтобы я вернулась раньше, я приеду. Могу вернуться в любой момент». С ее способностью переживать материнские чувства даже более болезненно, чем свои собственные, она не могла не понимать уязвимость Клары, ее одиночество, страх старения, а потому старалась при любом удобном случае заверить Клару, что постоянно думает о ней. «Очень, очень, очень люблю тебя, бесценная моя мамочка». По прибытии в Южную Африку Агата «купила корзиночку персиков, огромных, желтых, мы думали, что их там пять, но оказалось, что под верхними полно других — всего их было штук пятнадцать. Мы ели их в саду, обливаясь соком, и еще маленькие натальские ананасы по 50 южноафриканских центов за штуку…» «Как бы мне хотелось, чтобы ты была здесь. Вот уж полакомились бы мы с тобой на славу! Мамочка, милая, как это было бы чудесно».[156]

В мае она писала из Австралии, что река Тамар «в большей части своего течения очень похожа на Дарт, только пошире; вдоль обоих берегов тянутся крутые поросшие лесом склоны. Глядя на нее, я так тосковала по дому». Вероятно, так оно и было, но в то же время Агате очень хотелось сделать приятное матери. Она также уверяла мать (и Мэдж), что ее книги имеют успех: «Здесь меня ждали две пачки газетных вырезок из статей Джона Лейна, очень хороших, — писала она о „Тайном враге“. — Я и впрямь верю, что Томми и Таппенс ждет успех, так что о деньгах не тревожься».[157] Среди писем, которые Агата писала из Имперского тура, встречаются листки, имеющие отношение к скромным инвестициям, сделанным Агатой: «Китайские облигации: 4 по £2.5.0; 2 по £1.2.6…» С деньгами все еще было напряженно и тревожно. «Помни, что дома у меня на депозите лежит 200 фунтов, ты всегда можешь ими воспользоваться, если нужно, — писала матери Агата. — Очень рада, что тебе удалось достать инвалидную коляску для Монти… Чувствую себя ужасно оттого, что я так далеко, наслаждаюсь и пользуюсь всеми благами этой изобильной земли».[158]