Андреа Питцер - Тайная история Владимира Набокова

Через два месяца после первой встречи они увиделись на ужине у бывшего ученика Набокова, с сестрой которого Уилсон познакомился в Москве. После этого Уилсон отправил Набокову экземпляр своей последней книги «На Финляндский вокзал». История революции прослеживалась в ней от первых ростков, проклюнувшихся в XVII веке, до Ленина, которого Уилсон назвал «одним из самых великих альтруистов». Книга писалась шесть лет и заканчивалась эпизодом прибытия Ленина в апреле 1917 года в Санкт-Петербург, откуда тот готов был повести страну в светлое будущее.

Набоков, выросший в двух милях от Финляндского вокзала и живший в самом центре города, где происходили ключевые события 1905-го и 1917 годов, давно составил себе мнение о Ленине. Вполне возможно, что он озвучил его как раз за тем первым ужином с Уилсоном, поскольку дарственная надпись на книге гласила: «Владимиру Набокову с надеждой, что эта книга изменит его мнение о Ленине к лучшему».

Уилсон закончил книгу на кульминационной ноте – это был сильный стилистический ход, к тому же позволивший умолчать о первых волнах террора и том, что принесли стране и народу последующие десятилетия большевистского правления. Дописывая книгу, Уилсон и сам понимал, что она несовершенна и несвоевременна. В письме к другу он жаловался, что подгадал со своим «Финляндским вокзалом» как раз к моменту, когда Советы собрались вторгнуться в Финляндию. Биограф Уилсона Джеффри Мейерс впоследствии замечал, что справедливее было бы закончить книгу аннексией финских территорий.

Уилсон пользовался сугубо проленинскими источниками, и все же в портрете вождя сумел избежать однобокости. Автор не обошел стороной ни события 1917 года, когда Ульянова отправляли в Россию в пломбированном вагоне, ни джекил-хайдовскую фразу, которую Горький приводит в своем очерке: «Но часто слушать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого нельзя – руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми». Уилсон (вслед за Горьким) счел ее доказательством того, что прагматик и практик Ленин был отнюдь не лишен эстетического чувства.

Вообще-то надежда Уилсона помочь Набокову понять Ленина была столь же призрачна, сколь некорректна была его интерпретация поступков вождя. С тем же успехом Набоков мог внушать Уилсону «верный» взгляд на президента Герберта Гувера, если бы тот упек отца Уилсона в тюрьму, придушил демократию и захватил власть в США, засадив за решетку или расстреляв всех, в ком видел угрозу. Вероятно, к тому времени Набоков уже успел пропитаться чувством глубокой благодарности к Уилсону, иначе их дружба не выдержала бы подобного демарша.

В последующие месяцы Набоков зарабатывал испытанным в Европе способом – преподавал ученикам русский язык. Вызвавшись бесплатно поработать в Музее естественной истории, он написал свои первые научные статьи о чешуекрылых и научился препарировать и исследовать гениталии бабочек. Он приступил к подготовке лекций для летнего курса, который наконец ввели в программу в Стэнфордском университете. Кроме того, нашел своих отзывчивых читателей напечатанный в журнале The Atlantic Monthly его рассказ «Облако, озеро, башня», немного подправленный автором в связи с политической ситуацией: в словах песни, которую несчастного героя заставляют петь вместе с марширующими немецкими туристами, появился призыв к убийствам и разрушениям. В своем отзыве редакторы выразили надежду, что Набоков еще не раз порадует их талантливыми произведениями. И Набоков эту надежду оправдал.

Пока Набоков штурмовал американский литературный Олимп, Вера устроила Дмитрия в школу и приступила к поискам работы, до поры не уступая в привередливости мужу. Предложение переводческой работы с продленным рабочим днем было отклонено (слишком много часов), равно как и та же работа на внештатной основе (слишком мало денег). Зимой Вера сумела получить секретарскую должность в Free French Newspaper, которую в рамках национальной кампании «Франция навсегда» и при частичном финансировании британской разведки запустили в поддержку Шарля де Голля. В организации, осуждавшей вишистскую политику и агитировавшей за вступление Америки в войну, Вера оказалась на своем месте – на эту работу она ходила с удовольствием.

Как раз когда перед Набоковыми начали открываться новые перспективы, в Нью-Йорк на пароходе «Гваделупа» прибыла Верина сестра Соня Слоним. Проведя несколько месяцев в Касабланке, Соня получила визу как переводчик и к январю 1941 года добралась до Америки.

Сестры Слоним поддерживали связь – в графе «пункт назначения» Соня указала последний Верин адрес по 87-й Западной улице. В бортовом журнале также отмечено, что пассажирке тридцать два года, ее рост сто шестьдесят семь сантиметров, волосы у нее светлые, а глаза карие. Остальные сведения о Соне куда менее внятны. Например, в корабельном журнале она указана как «Софья» и незамужняя, поверх этого статуса проставлено «Р» – разведена и от руки дописана фамилия мужа, Берльштайн. Возникли подозрения, что Соне есть что скрывать. В Государственном департаменте получили телеграмму с места последней стоянки парохода. Сообщение адресовалось госсекретарю США и содержало предупреждение, что Соня Слоним подозревается в шпионаже в пользу Германии. Неудивительно, что Сонину переписку сразу взяли на контроль.

Карл Юнгханс получил визу всего на несколько дней позже Сони, но узнав, что немцы добиваются его экстрадиции из Касабланки, уплыл в Америку раньше нее. Сбежав из Германии по поддельным документам, он раздобыл в Касабланке паспорт иностранца. Его путь пролегал через Лиссабон, и в бортовом журнале парохода «Карвальо Араухо» он значился как лицо без гражданства. Как и Соня, он был записан блондином с карими глазами. В отличие от Сони, которая планировала постоянно проживать в США, Юнгханс получил лишь шестимесячную рабочую визу.

Соединенные Штаты все еще надеялись переждать войну, но относились к ней достаточно серьезно: у всех неамериканцев тщательно проверяли документы, выясняли национальную принадлежность, снимали отпечатки пальцев. Для тех, кто попадал в разряд анархистов, предусматривались немалые тюремные сроки. Иных иммигрантов американцы предпочитали отправлять в специальные места содержания. Но хоть не в концлагеря, как в Канаде, – и на том спасибо.

Сотрудники ФБР, возглавляемого Дж. Эдгаром Гувером, с первых дней войны собирали информацию и составляли досье на подозрительных иностранцев. Иммиграционная служба, недавно отданная под начало Министерства юстиции, охотно сотрудничала с бюро, наблюдая за беженцами. На некоторых заводили личные дела и вносили туда записи о месте проживания на случай, если в будущем этих людей придется разыскивать.