Мохандас Ганди - Моя жизнь
В то время как я писал в Раджкоте брошюру о Южной Африке, мне представился случай съездить ненадолго в Бомбей. Я хотел воздействовать на общественное мнение в городах по этому вопросу путем организации митингов и для начала избрал Бомбей. Прежде всего я обратился к судье Ранаде, который внимательно выслушал меня и посоветовал обратиться к Фирузшаху Мехте. Затем я встретился с судьей Бадруддином Тьябджи, и он мне посоветовал то же самое.
— Мы с судьей Ранаде мало чем можем вам помочь, — сказал он. — Вы знаете наше положение. Мы не можем принимать активное участие в общественных делах, но наши симпатии принадлежат вам. Сэр Фирузшах Мехта — вот кто сможет быть вам полезен.
Разумеется, мне хотелось повидаться с сэром Фирузшахом Мехтой, а тот факт, что эти почтенные люди рекомендовали мне действовать в соответствии с его советами, еще больше свидетельствовал о его огромном влиянии. В назначенный час я встретился с ним. Я ожидал, что испытаю в его присутствии благоговейный трепет. Я слышал о популярных прозвищах, которыми его наделяли, и приготовился увидеть «льва Бомбея», некоронованного «короля Бомбейского президентства».
Но король не подавлял. Он встретил меня, как любящий отец встречает своего взрослого сына. Встреча произошла в его комнате. Он был окружен друзьями и последователями. Среди них были м-р Д. Вача и м-р Кама, которым меня представили. О м-ре Вача я уже слышал. Его называли правой рукой фирузшаха, и адвокат Вирчанд Ганди говорил мне о нем как о крупном статистике. Прощаясь, м-р Вача сказал:
— Ганди, мы должны встретиться.
На представления ушло едва ли больше двух минут. Сэр Фирузшах внимательно выслушал меня. Я сообщил ему, что уже встречался с судьями Ранаде и Тьябджи.
— Ганди, — сказал он, — вижу, что должен помочь вам.
Я созову здесь митинг.
С этими словами он повернулся к своему секретарю м-ру Мунши и просил его назначить день митинга. Дата была установлена, затем он простился со мной и попросил зайти накануне митинга. Эта встреча рассеяла все мои опасения, и я радостный вернулся домой.
В Бомбее я навестил своего зятя, который в то время был болен. Он был небогатым человеком, а моя сестра (его жена) не умела ухаживать за ним. Болезнь была серьезная, и я предложил взять его в Раджкот. Он согласился, и таким образом я вернулся домой с сестрой и ее мужем. Болезнь затянулась дольше, чем я предполагал. Я поместил зятя в своей комнате и просиживал у его постели дни и ночи. Я вынужден был не спать по ночам и проделать часть работы, связанной с моей деятельностью в Южной Африке, во время его болезни. Все же пациент умер, не я утешал себя тем, что имел возможность ухаживать за ним до его последнего часа.
Склонность моя ухаживать за больными постепенно вылилась в увлечение. Случалось, что я пренебрегал ради этого своей работой и по возможности вовлекал в это не только жену, но и всех домашних.
Подобное занятие не имеет смысла, если не находить в нем удовольствия. А когда оно выполняется напоказ или из страха перед общественным мнением, это вредит человеку и подавляет его дух. Служение без радости не помогает ни тому, кто служит, ни тому, кому служат. Но все другие удовольствия превращаются в ничто перед лицом служения, ставшего радостью.
XXVII
Митинг в Бомбее
На другой день после смерти зятя я должен был уехать в Бомбей на митинг. У меня почти не было времени обдумать свою речь. Я чувствовал себя изнуренным после многих дней и ночей тревожного бодрствования, голос у меня стал хриплым. Однако я отправился в Бомбей, всецело полагаясь на бога. И я не помышлял о том, чтобы написать свою речь.
Следуя указанию сэра Фирузшаха, я явился к нему в контору накануне митинга к пяти часам.
— Ваша речь готова, Ганди? — спросил он меня.
— Нет, — сказал я, дрожа от страха. — Я собираюсь говорить extempore.[11]
— В Бомбее этого делать нельзя. Репортеры здесь плохие, и если мы хотим извлечь пользу из нашего митинга, вам нужно предварительно написать свою речь и успеть напечатать ее к завтрашнему утру. Надеюсь, вы справитесь с этим? Я очень нервничал, но сказал, что постараюсь.
— Когда мой секретарь сможет зайти к вам за рукописью?
— В одиннадцать часов вечера, — ответил я.
На следующий день, придя на митинг, я понял, насколько мудрым был совет Фирузшаха. Митинг происходил в зале института сэра Ковасджи Джехангира. Я слышал, что, если на митинге собирается выступить Фирузшах Мехта, зал всегда бывает битком набит главным образом студентами, желающими послушать его. Впервые я присутствовал на таком митинге. Я увидел, что лишь немногие смогут услышать меня. Я дрожал, когда начал читать свою речь. Фирузшах все время меня подбадривал и просил говорить громче, еще громче. Но от этого я только сильнее робел, и голос мой становился все глуше и глуше.
Мой старый друг адвокат Кешаврао Дешпанде пришел мне на выручку. Я передал ему текст. Голос у него был как раз подходящий. Но аудитория не желала его слушать. Зал оглашался криками: — Вача, Вача! Тогда встал мр Вача и прочел речь удивительно успешно. Аудитория совершенно успокоилась и прослушала речь до конца, прерывая ее в должных местах аплодисментами и возгласами «позор!» Все это радовало меня.
Фирузшаху речь понравилась. Я был несказанно счастлив.
Я завоевал горячую симпатию адвоката Дешпанде и одного приятеля парса, чье имя не решаюсь назвать, так как он сейчас занимает высокий пост в правительстве. Оба обещали сопровождать меня в Южную Африку. Однако м-р Курсетджи, в то время судья, занимавшийся мелкими гражданскими делами, отговорил парса от поездки, так как задумал женить его. Мой приятель парс должен был выбирать между женитьбой и поездкой в Южную Африку: он предпочел первое.
Рустомджи возместил убытки, которые я понес вследствие нарушения парсом обещания, а сестры парса, посвятив себя работе «кхади», тем самым искупили вину невесты, ради которой парс отказался от поездки. Поэтому я охотно простил эту пару. У адвоката Дешпанде не было соблазна жениться, но он также не смог поехать. В настоящее время он в достаточной мере расплачивается за нарушение обещания. На обратном пути в Южную Африку я встретил в Занзибаре одного из Тьябджи. Он также обещал приехать и помочь мне, но не приехал. М-р Аббас Тьябджи искупает этот проступок. Таким образом, ни одна из моих трех попыток склонить адвокатов к поездке в Южную Африку не увенчалась успехом.
В этой связи я вспоминаю м-ра Пестонджи Падшаха. Мы были в дружеских отношениях со времени моего пребывания в Англии. Встретились мы в вегетарианском ресторане в Лондоне. Я слышал о его брате м-ре Барджорджи Падшахе, который слыл чудаком. Я никогда не видел его, но друзья говорили, что он эксцентричный человек. Из жалости к лошадям он никогда не пользовался омнибусом; отказался получить ученую степень, хотя обладал необыкновенной памятью; выработал в себе независимый дух; ел только вегетарианскую пищу, несмотря на то что был парсом. У Пестонджи не было такой репутации, но своей эрудицией он славился даже в Лондоне. Однако общим у нас была приверженность к вегетарианству, а не ученость, где догнать его было мне не по силам.
