Джаннетт Уоллс - Замок из стекла
Дом неумолимо разваливался. Один из поддерживающих его столбов покосился. Дырка в потолке над спальным местом Брайана стала такой большой, что во время дождя ему приходилось накрываться надувным плотом, который мама получила в розыгрыше, организованном Benson & Hedges для покупателей своих сигарет (пачки которых мы выискивали по помойкам, чтобы сорвать штрих-коды, которые надо было послать для участия в акции). Брайану достанется моя кровать после того, как я уеду. Я решилась – поеду в Нью-Йорк сразу после окончания школьного года.
Ступеньки лестницы окончательно сгнили, и поэтому я поднялась по склону горы и вошла в дом через заднее окно, которое мы теперь использовали вместо двери. Папа сидел за столом, а мама перебирала стопки своих картин. Я сообщила им о своем новом плане, после чего папа потушил сигарету, встал и, не говоря ни слова, вылез через окно на улицу. Мама только кивнула и, не поднимая глаз, продолжала перебирать картины, что-то бормоча себе под нос.
«Ну что ты скажешь?» – спросила я ее.
«Отлично. Поезжай».
«Что-то не так?»
«Нет, все в порядке. Поезжай. Хороший план», – казалось, что она вот-вот расплачется.
«Не грусти. Я буду писать».
«Мне грустно не потому, что ты уезжаешь, – сказала мама. – Мне грустно оттого, что ты едешь в Нью-Йорк, а я остаюсь здесь. Это нечестно».
Когда я позвонила Лори и рассказала о своем новом плане, она его одобрила. Она сказала, что я могу жить с ней, если найду работу и буду помогать платить за квартиру. Брайан тоже одобрил мою идею, особенно после того, как я сказала ему, что он может перебраться на мою кровать. Брайан начал шутить с нью-йоркским акцентом о том, что я скоро начну ходить в соболях и задирать нос, как истинная обитательница Нью-Йорка. Точно так же, как некогда я в отношении Лори, Брайан начал отсчитывать недели до моего отъезда. «Через шестнадцать недель ты будешь в Нью-Йорке», – говорил он. И на следующей наделе: «Через три месяца и три недели ты будешь в Нью-Йорке».
С тех пор как я объявила о своем решении, папа со мной практически не разговаривал. Однажды весной, когда я делала уроки в спальне, он подошел ко мне. Под мышкой у него были какие-то свернутые бумаги.
«Есть минута? Я хочу тебе кое-что показать», – сказал он.
«Конечно».
Я прошла за ним в гостиную, где папа разложил на столе свои бумаги. Это были старые, замызганные и потрепанные планы Хрустального дворца. Я даже не могла вспомнить, когда видела их в последний раз. Мы перестали вспоминать Хрустальный дворец с той поры, как засыпали мусором котлован для фундамента.
«Кажется, я решил проблему с недостатком света из-за склона горы», – сказал папа. Он предполагал поставить специальные изогнутые зеркала с солнечными батареями. Он еще хотел поговорить со мной о моей комнате. «Лори уехала, – сказал папа, – и твою комнату можно сделать больше».
Его руки слегка тряслись. Он нарисовал фронтальный и боковой вид Хрустального дворца, а также вид сверху. Он подготовил планы внутренних комнат и просчитал их размеры до сантиметра.
Я посмотрела на его чертежи. «Папа, ты никогда не построишь Хрустальный дворец», – сказала я.
«Ты хочешь сказать, что ты в меня не веришь?»
«Даже если бы и верила, меня здесь не будет. Чуть меньше, чем через три месяца, я уезжаю в Нью-Йорк».
«Я подумал, что, может быть, тебе не стоит так торопиться», – сказал папа. Он предложил мне окончить школу и подать документы в государственный колледж в Блуфильде, как предлагала мисс Катона, а потом найти работу в местной газете. Он поможет мне писать статьи. «А я построю Хрустальный дворец, клянусь тебе. Мы будем вместе в нем жить. Там будет гораздо лучше, чем в любой съемной квартире в Нью-Йорке. Обещаю тебе».
«Папа, – ответила я, – как только отзвенит последний звонок, я сяду на автобус, чтобы отсюда уехать. Если автобусы не будут ходить, я стану голосовать и уеду отсюда на попутках. А если потребуется, пойду пешком. Строй свой Хрустальный дворец, но не делай этого для меня».
Он свернул свои чертежи и вышел из комнаты.
Зима не была суровой, и лето в том году наступило рано. К концу мая расцвели дикие дицентры и рододендроны, а запах жимолости лился с гор в открытое окно. Первые жаркие дни наступили до окончания школы.
В последние недели жизни в Уэлче мое настроение было очень переменчивым. За считаные минуты оно изменялось от нервного возбуждения и чувства страха до радостного возбуждения. В последний школьный день я очистила свой ящик для хранения вещей и пошла попрощаться с мисс Бивенс.
«У меня хорошее предчувствие по поводу твоих планов, – сказала мисс Бивенс. – Мне кажется, что у тебя все получится. Но у меня возникает проблема: кто в следующем году будет делать школьную газету?»
«Я уверена, что вы кого-нибудь найдете».
«Я думала соблазнить этим проектом твоего брата».
«Люди начнут говорить, что семья Уоллс создает династию».
Мисс Бивенс улыбнулась: «Может быть, так оно и есть».
В тот вечер дома мама вынула из чемодана свою коллекцию обуви для танцев и сложила в него подшивку школьной газеты и мои вещи. Я ничего не хотела брать из своего прошлого и отдала жеод Морин. Камень был пыльным, но я сказала, что, если его почистить, он будет сиять, как алмаз. Я разбирала вещи в коробке рядом с кроватью, и Брайан сказал: «Представляешь, через день ты будешь в Нью-Йорке». Потом он начал изображать Фрэнка Синатру и фальшиво распевать песню «Нью-Йорк, Нью-Йорк», изображая при этом подобие танца.
«Замолчи!» – сказала я и с силой ударила его в плечо.
«Это ты замолчи!» – ответил Брайан и ударил меня в ответ. Мы еще немного повозились и потом затихли.
Автобус отходил в семь часов десять минут утра. Мне надо было быть на станции чуть раньше семи. Мама объявила, что она встает поздно, поэтому не стоит ждать, что она станет утром со мной прощаться. «Я знаю, как ты выглядишь, я знаю, как выглядит автобусная станция. К тому же прощания слишком сентиментальны».
В ту ночь я почти не спала. Брайан тоже не мог уснуть. Мы оповещали друг друга о том, что до моего отъезда оставалось семь, потом шесть часов и так далее. Мы смеялись. Когда под утро я заснула, меня разбудил Брайан, который точно так же, как и мама, не любил вставать рано. Он потянул меня за руку. «Все, шутки в сторону, – сказал он, – у тебя автобус через два часа».
Папа той ночью домой не возвращался, но когда я вылезла с чемоданом через окно, то увидела, что он сидит на каменных ступеньках и курит. Он настоял на том, что донесет мой чемодан, и мы отправились вниз по Литтл Хобарт Стрит и по Олд Роуд.
Пустынные улицы были мокрыми. Время от времени папа оборачивался ко мне и делал языком щелкающие звуки, как будто понукал лошадь. Мне казалось, что он таким образом пытается выполнить свой отцовский долг и поддержать свою дочь, которая отправляется в большое жизненное путешествие.
Когда мы дошли до станции, папа повернулся ко мне и сказал: «Дорогая, жизнь в Нью-Йорке может оказаться не такой легкой, как ты думаешь».
«Я справлюсь», – ответила я.
Папа засунул руку в карман и вынул свой любимый складной нож из синей немецкой стали с костяной рукояткой. «Я буду спокойней себя чувствовать, если ты его возьмешь», – с этими словами он дал мне нож.
В конце улицы появился автобус и остановился на станции компании Trailways. Раздалось шипение сжатого под давлением воздуха, и двери открылись. Водитель положил мой чемодан в багажное отделение. Я обняла папу. Когда мы коснулись щеками и я почувствовала запах табака, виски и одеколона, я поняла, что папа специально для меня побрился.
«Если что-то будет не получаться, ты всегда можешь вернуться домой, – сказал он. – Я тебя буду ждать, понимаешь?»
«Понимаю», – ответила я. Я знала, что он будет ждать, но была уверена, что уже не вернусь в Уэлч.
В автобусе было всего несколько пассажиров, поэтому я выбрала место у окна. Водитель закрыл двери, и автобус тронулся. Я решила, что не буду оглядываться: хотела смотреть только вперед, а не на то, что я оставляю позади. Правда, потом все-таки обернулась.
Папа закуривал. Я помахала, и он помахал мне в ответ. Затем он засунул руки в карманы и продолжал стоять, немного согнувшись. Вид у него был совершенно отвлеченный. Может быть, он вспоминал о том, как он сам в возрасте семнадцати лет уезжал из Уэлча и был точно так же, как и я сейчас, убежден в том, что больше никогда не вернется сюда. Не знаю, что он думал: надеялся на то, что его любимица вернется, или, в отличие от него, найдет собственную дорогу в этом мире.
Я засунула руку в карман, потрогала костяную рукоятку ножа и помахала ему еще раз. Фигура папы становилась все меньше, а потом автобус повернул, и она совсем исчезла.
IV
Нью-Йорк
Нью-Йорк я увидела в сумерки. Вдалеке, за горами поднимались небоскребы. Дорога пошла вверх, и на другой стороне реки виднелся остров, застроенный небоскребами, окна которых горели в лучах заходящего солнца.
