Борис Соколов - На берегах Невы

Таким образом, за исключением того, что они были чрезвычайно организованной партией, народ за большевиками не стоял.

Седьмого октября 1917 года на Всероссийском Демократическом Совещании основных политических партий был образован так называемый Предпарламент (Временный Совет Российской Республики). Кроме монархистов на нём были представлены все политические партии. Лучшие люди нации собрались в зале Мариинского дворца. Всего было 550 делегатов. Керенский открыл митинг, Авксеньтьев председательствовал. Керенский призвал к поддержке союзников по войне, то есть Англии и Франции, и к активному продолжению боевых действий.

Троцкий, говоря от лица большевиков, объявил, что интересы революции не совпадают с интересами Демократического Совещания и поэтому большевики уходят. Он обозвал всех присутствующих буржуями и призвал к немедленному миру с Германией вне зависимости от интересов капиталистических союзников. С этим уходом большевики сконцентрировались на непарламентском методе прихода к власти.

В течение последующих двух недель на Всероссийском Демократическом Совещании дебатировались вопросы войны и мира и иностранной политики в общем. Должен ли быть подписан сепаратный мир с Германией? Русская армия связывала большое количество германских вооружённых сил, и как насчёт наших моральных союзнических обязательств? И здесь раскол был очевиден: кадеты и все, кто справа, голосовали за продолжение войны, а все левые голосовали за мир с Германией. Потрясающе, но полковник Верховский, замминистра обороны то есть зам. самого Керенского, призвал к немедленному миру с Германией. Но только несколькими днями раньше, Министр Иностранных дел Терещенко (1886–1956. Сахарозаводчик, в 1917 году сначала министр финансов а затем министр иностранных дел), выступил с осуждением мирных предложений и поддержал выполнение союзнических обязательств. Правда, после этого выступления полковника Верховского уволили 23 октября, всего за два дня до переворота.

В то время как Всеросссийское Демократическое Совещание продолжало дебатировать, слухи о готовящемся большевиками вооружённом мятеже, распространялись по городу.

Коновалов, член Кабинета, министр торговли и промышленности и человек действия, постоянно запрашивал от Керенского решительные меры для подавления антиправительственной деятельности. Керенский постоянно уверял его, что все меры приняты. Однако когда Коновалов стал это выяснять с генералом Багратуни Я. Г., начальником штаба Петербургского военного округа, то оказалось, что это всё враньё, и никакие меры приняты не были.

Керенский уехал на фронт и не возвратился до 17 октября. Военное командование Петроградом было в руках полковника Полковникова, коим лучшим приятелем оказался фактический большевик Камков.

Приёмная Премьер-министра была полна людей, ожидающих аудиенции. Хорошенькая секретарша замотала головой в ответ на мою просьбу видеть Керенского: «Записаны тридцать два человека, и некоторые ждут уже три дня». Я настаивал, что у меня чрезвычайное послание, но всё было напрасно, она отказала наотрез.

Внезапно я вспомнил, что мой однокашник Борис Флеккель был одним из секретарей Керенского.

Флеккель ещё мальчиком был маленького роста, с иссиня чёрными волосами, тёмными и живыми глазами, он был одним из лучших учеников школы. Он рано присоединился к партии социал-революционеров и революционному движению. В отличие от Ленина, Флеккель с отличием кончил юридический факультет Петербургского университета. Когда вспыхнула Февральская революция, Флеккель был всего рядовым солдатом. Его взяли в команду Керенского. Он обожал своего шефа, и тем не менее, в нём было мужество признать неспособность Керенского действовать в теперешней сложной ситуации. Он оставался в Петербурге после падения правительства и был убит через год, когда пытался перейти Самарский фронт.

Служащий доложил обо мне Флеккелю, и он тут же спустился. Мы прошли в его богатый кабинет, видимо, бывшую царскую приёмную.

Я показал ему письмо Ленина. Он совсем не удивился.

— Ситуация совсем плохая, Я знаю, но он этому не верит, вернее, не хочет этому верить. Лидеры его партии тоже этому не верят. Все они просто уверены на все сто, что большевики не предпримут попытки захватить власть. Наивно, по-детски, но это так.

— Но Керенский же не глупый человек, у него же большой опыт.

— Это долгая история. Он совершенно переменился. Он ушёл от реальности, которая ему не нравиться. Тебе нет никакого смысла видеть Керенского. Он не обратит внимания на все твои предупреждения. Ты можешь только подействовать ему на нервы. К тому же, он занят сейчас с препарламентской сессией. Я думаю, что он уедет на пару дней на фронт. Это безнадёжно….

Но я настаивал:

— Это письмо первейшего значения. Это приказ Ленина Пятакову начать вооруженный путч 15 октября, через неделю. Письмо гласит, что в этот день, а скорее всего ночью, будет восстание и в Петербурге.

Флеккель печально закивал:

— Я верю этому письму. Все знают о планах Ленина. Хорошо, я устрою встречу с Керенским сегодня в 7 часов вечера. Я тут должен помочь ему с его речью. Но это всё — бесполезно.

— Что мне делать? — вскричал я в отчаянии.

— Искренне, я не знаю. Очень не многие могли бы тебя выслушать: Кишкин, Чайковский, Плеханов, но у них нет влияния на Керенского. Ты можешь попытаться поговорить с полковником Полковниковым, командующим военным округом Петрограда. Он отвечает за военную оборону города, но я боюсь тебя тоже ждёт разочарование. Однако попробуй, я сделаю, он тебя примет. Его кабинет на южной стороне Александровской площади.

Поглощённый своими мыслями, я вошёл в Александровский дворец, когда глубокий голос внезапно оборвал меня: «Что выделаете в этом бардаке Русской революции?». Я повернул голову и увидел высокого, крепко сложенного офицера. Сначала я не узнал его, но в следующую секунду я распознал в нём Бориса Савинкова[9] в форме армейского полковника. Я объяснил, что я пытаюсь привлечь внимание к заговору Ленина.

— Это безнадёжно, мой друг, в высшей степени безнадёжно. Я не понимаю, что случилось со всеми этими революционерами. Куда девался их революционный пыл? Где их мужество и готовность к решительным действиям. Где они? Они улетучились сей момент, когда стали у власти. Ленин и компания должны были быть арестованы уже давно. Я настаивал, я умолял Керенского… всё напрасно, никакого ответа. Я умываю руки. Везде самое вызывающее потакательство большевикам.

— Ну, не везде…, — запротестовал я.