Юрий Сушко - Подруги Высоцкого

…Зимним вечером 1963 года Климов пригласил Ларису на свидание. Они долго прогуливались возле Лужников. Лариса скуповато рассказывала о своих школьных годах, зато взахлеб о своих анархайских приключениях. А потом неожиданно спросила:

– Слушай, а что у тебя за такое странное имя, Элем?

Климов рассмеялся: «Знаешь, я с детства был уверен, что Элем – это производное от Энгельс-Ленин-Маркс. Помнишь, как в довоенные годы были в моде такие сокращения – Владлен, Сталина, Вилен, Марлен?.. Я знал одного мужика, у которого в паспорте было записано имя – ты только не смейся! – Выдерзнамрев…

– Как?

– Вы-дер-знам-рев, – по слогам повторил Эдем. – Ну, выше держи знамя революции. Папа у него был комиссаром, и вот…

– И как же сына мама в детстве называла? Выдик?

– А может, Ревик?.. Или Деррик? Извини, не знаю, не спрашивал… Да, так вот, а потом мама, когда я, кажется, уже в авиационном учился, призналась, что Элемом она назвала меня в честь героя романа Джека Лондона «Заря пламенеет». Даже отец не догадывался…

Теперь уже улыбнулась Лариса:

– А я считала, что Элем – это французское имя.

– Почему?

– Потому что по-французски «elle aime» означает «она любит».

Они немного помолчали. Потом Элем взял ее лицо в ладони и сказал: «Лариса, будь моей женой…»

– А ты не будешь на меня давить? Ведь мы с тобой оба режиссеры…

– Не буду, – твердо пообещал ей Климов. И поцеловал.

Они чувствовали себя победителями: вышедший вслед за «Зноем» первый полнометражный фильм Элема «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен» вызвал особое внимание. Кое-то сравнил появившуюся на экранах эту «детскую комедию» с выплеснутым на кожу флаконом серной кислоты – крови нет, но больно невероятно.

В тандеме Шепитько – Климов отсутствовала даже тень гипотетической «гонки за лидером». Они мчались вперед не друг за другом, не след в след, а рядом, на равных, по одной дорожке, держась за руки.

«Я приходила к следующему фильму с новым в себе, – ощущала Лариса, – проживала картинную жизнь, как свою собственную, обращаясь к такому материалу, в котором бы сумела передать свои взгляды на жизнь, на смысл жизни… Я и мои товарищи по работе в нашей повзрослевшей озабоченности взялись за более ответственное дело. Мы осмелились судить старшее поколение, поколение своих отцов, и это налагало на нас особую ответственность. Мы обязаны были доказать, что заявленное нами право на этот суд вполне обоснованно. Мы повели на экране разговор об очень непросто сложившихся после Победы судьбах людей военного поколения. Слиться с героиней я уже не могла – не было для этого собственных ощущений. Зато срабатывала интуиция, срабатывала интуитивная генетическая память… Я думаю, что у них, у наших матерей и отцов, возьмись они за подобную работу, на «судебное разбирательство» не хватило бы легкости, с которой мы вынесли на экран свое суждение о жизни. Их картина была бы более субъективной. У нас же эта история, судьба летчицы-фронтовички Петрухиной, была изображена, как мне кажется, более объективно. Все потому же: мы смотрели как бы со стороны. Но мы взялись так же честно проанализировать и себя, свое, следующее, молодое, новое поколение, показать его через образ дочери Петрухиной, прояснить в конкретном образе, в личности молодой героини собственное отношение к поколению отцов.

Все, что было прожито в этой жизни, так или иначе накладывало печать не только в виде морщин, не только в виде седин – нет, все это формировало нашу Петрухину как личность. Нельзя путем переоценки, переосмысления вычеркнуть то, что прожито. Все остается. Это необратимый процесс…»

Лариса Шепитько прекрасно понимала, поскольку женская часть в кинематографе малочисленна, всегда больше на виду, то любая попытка сделать серьезное кино встречается с некоторой настороженностью, а любое среднее существование вылетает в разряд «дамского рукоделия» и подвергается тройному остракизму.

Сценарий Наталии Рязанцевой, который так ее зацепил, первоначально назывался «Гвардии капитан». Перед выходом в прокат фильм стал именоваться незамысловато и нейтрально – «Крылья».

Главная героиня – 40-летняя Надежда Петрухина, бывший военный летчик, вернувшись с войны, живет, работает, но… будто не ощущает себя живой. Душа ее в прошлом. Драма одного человека – жить прошлым и не уметь, просто даже не понимать, как можно жить и мерить жизнь иначе, по-другому, по-новому… Это был рассказ о трагедии женщины, оставшейся сердцем на фронте.

Классик советского кино, строгий Михаил Ильич Ромм назвал фильм Шепитько «исследованием жизни мужским способом». Зато в эпизоде прощания героини с любимым он почувствовал такую трогательность, такую нежность, что сказал: «Более высокого признания в любви в нашем кинематографе я еще не видел».

Когда Лариса в 1965 году привезла в Париж свои «Крылья», восхищенная местная пресса тут же вскричала: «К нам явилась новая Грета Гарбо!» Но вот дома она мало у кого встречала понимание своей картины: «У меня было ощущение, что в рецензиях на «Крылья» речь идет о ком-то или о чем-то совсем другом. Либо о другом фильме, либо о другом режиссере».

…Нет, не зря все-таки предупреждали знающие люди, что читать прозу Андрея Платонова – тяжелый труд. Когда Лариса собиралась в экспедицию на поиски натуры для съемок своего нового фильма, муж напомнил ей платоновские слова: «Невозможное – это невеста человечества, к невозможному летят наши души». Так получилось, что «Родину электричества» писателя Шепитько нашла в калмыцкой степной деревушке Сероглазка на Астраханщине.

Ее небольшая 38-минутная новелла должна была войти в киноальманах «Начало неведомого века», который готовился к 50-летию Великого Октября. Однако, посмотрев работу Ларисы, руководство студии вынесло «обвинительное заключение»: «На экране изображена такая страшная, в полном смысле безнадежно выжженная земля, что о возрождении ее просто немыслимо думать. По этой мертвой земле ходят существа, более похожие на живых мертвецов, чем на реальных деревенских стариков и старух…»

Фильм было велено немедленно сжечь, то есть убить. «Обычно, – рассказывал Элем Климов, – неугодные фильмы «клали на полку» или смывали, а тут впервые все пленки вместе с исходные материалами предали огню. В ночь перед «костром» наш друг оператор Павел Лебешев уговорил работниц кинолаборатории «Мосфильма» отпечатать с опальной картины одну подпольную копию. А монтажеры, рискуя потерять работу, 20 лет прятали у себя в монтажном цехе коробки с пленками…»

«Родина электричества» появилась на свет божий уже к 70-летию Великой революции.

Шепитько удавалось, несмотря ни на что, хранить оптимизм и веру: «Мой крестный путь облегчался тем, что я никогда не писала двух заявок сразу». Верный друг Леня Гуревич как-то рассказал ей о сюжете, который предложил новой Экспериментальной студии молодой сценарист Вадим Трунин. Заявка была замечательно проста: четверо фронтовиков встречаются на похоронах своего бывшего командира, потом весь день пытаются выпить, посидеть, помянуть. И выясняется, что они утратили тот общий язык, те общие нравственные критерии и ценности, которые были у них, когда они были солдатами…