Александр Солженицын. Портрет без ретуши - Томаш Ржезач
Однако сейчас необходимо охарактеризовать его более подробно. С фотографии на суперобложке книги Панина «Записки Сологдина», изданной эмигрантским издательством «Посев», на нас смотрит круглолицый старик с жиденькими седыми волосами, зачесанными так, чтобы закрыть плешь, с бородкой, подстриженной квадратиком, и с сентиментальным взглядом. Очень напоминает белогвардейского офицера из старого-старого кинофильма. Издатель представляет его как человека, который «уже со школьной скамьи являлся врагом большевистского режима в России». Панин предстает перед нами как какой-то мистик, как человек, которому совершенно чужда логика и близко все, что направлено на подавление всего прогрессивного. Так, например, он описывает, как в период гражданской войны в Испании он восхищался франкистами. А его рассуждения могут вызвать смех у каждого, кто хоть немного слышал об этом или пытался объективно разобраться. Панин был также творцом не менее удивительных политических теорий: он, например, упрекал Гитлера в том, что тот не дал приказ сбросить на парашютах оружие заключенным в лагерях. Эти люди, по словам Панина, сумели бы быстро навести порядок в Советском Союзе.
А уже буквально несколькими страницами дальше он предлагает следующую противоположную стратегическо-политическую концепцию: союзникам следовало бы высадить десант с оружием для заключенных, которые расправились бы с антинародным режимом; двадцать миллионов заключенных были той грозной силой, которая решила бы эту задачу. Одновременно массированное наступление союзников вынудило бы немцев снять часть дивизий с советско-германского фронта. Армии заключенных обросли бы солдатами из советских воинских соединений и, направив свой удар на гитлеровцев, начали бы сражаться за Россию. Русские удержали бы фронт, и за рубежом обороны организовалась бы новая «русская» армия, которая разгромила бы немцев. Во имя новой (следует понимать: царской. – Т. Р.) России…
Спорить с этим невозможно, поскольку спор можно вести лишь там, где не потеряны последние остатки здравого рассудка.
Панин пишет, что «он варился в советском котле». Во введении к «Запискам Сологдина» издатель-эмигрант поясняет: «По окончании техникума автор в течение трех лет был рабочим на заводе. В 1936 году он окончил машиностроительный институт по специальности инженер-механик». Вот каким образом «варился» среди советских «каннибалов» Д. М. Панин.
С этим человеком Солженицын, который в тот период делал вид, будто придерживается «ортодоксальных» и «догматических» взглядов в надежде добиться успеха, часами просиживал за спущенными шторами в своей рязанской квартире. Почему? Солженицын выжидал, где и в каком направлении ему будет удобнее выбиться в люди. Он готов служить и «вашим» и «нашим», лишь бы с их помощью стать известным.
Ибо он мечтает о славе и величии Льва Толстого, и эта мечта часто ставила его в смешные и нелепые положения, выходящие за пределы литературы.
Толстой ездил на велосипеде? Солженицын тоже.
Толстой косил траву? Солженицын тоже. И в каждом подобном случае он не забывал увековечить себя на фотографии.
Толстой носил рубаху навыпуск. Солженицын носит широкий свитер, напоминающий русскую косоворотку. Когда я уезжал из Швейцарии, Солженицын, насколько мне известно, еще не сапожничал, как Лев Толстой, но вполне возможно, что уже в ближайшее время он приобретет треножник сапожника. Забавные мелочи! Да, но ему не просто хочется слегка подражать Льву Толстому. И он начинает делать зигзаги. У Толстого своя собственная философская система. Это – вера, гуманизм («непротивление злу»), русский традиционализм – «крестьянская, мужицкая простота». Солженицыну не терпится внести свою лепту в это дело, и он не скрывает своего неуклонного стремления догнать и превзойти титана мировой литературы – Льва Толстого. А если пренебречь тем фактом, что в основе его жизненных принципов лежит стремление выделиться любой ценой, выдавая себя в обществе за «великана», невозможно понять его политических взглядов, его псевдофилософии – религиозной, мистической, ирреальной и вневременной, – его теории «покаяния» и возврата к патриархальной жизни, непостижимого в своем полном игнорировании общественно-исторической практики «Письма вождям Советского Союза». Под таким углом зрения все становится ясным: то, что «проповедует» Солженицын, – это, в сущности, жиденький отвар теорий Толстого. У Солженицына не хватает времени, чтобы задуматься над тем, что мания величия и истинное величие – понятия отнюдь не идентичные.
Разве Толстой в «Войне и мире» не написал о некоторых руководящих деятелях того времени и о таких исторических личностях, как Наполеон, царь Александр I, Кутузов, русские генералы и наполеоновские маршалы?
Может ли отстать А. Солженицын от Л. Толстого? Поэтому на сцене в его романе «В круге первом» появились Сталин, Берия, Абакумов… В целом он не написал в этой части ничего нового, лишь перечислил отдельные сплетни, имевшие хождение после XX съезда КПСС. И эти страницы, словно инородное тело, никак не вписывались в общую канву романа.
На это обратил внимание и Александр Трифонович Твардовский, порекомендовав сократить эту часть. Не по причинам политического характера. С точки зрения художественного изложения она не имеет логической связи. Роман «В круге первом» более наглядно, чем любое другое произведение Солженицына, показывает его композиционный примитивизм.
В повести «Один день Ивана Денисовича» Солженицын умело воспользовался хорошей идеей – ограничить действие рамками одного дня, создать у читателя впечатление многократного повторения этого отрезка времени и таким образом добиться конечного эмоционального результата.
Однако тот же самый метод, который способствовал успеху повести, примененный при написании романа объемом почти семьсот страниц, привел автора к полнейшей неудаче. В результате возник гибрид романа и политического репортажа, содержащий бессвязные лирические отступления. Поэтому роман трудно читается и от страницы к странице пропадает интерес.
То же получилось и с романом «Раковый корпус».
«Для Солженицына оставалась одна-единственная возможность – добыть материал для литературной сенсации». И это действительно так.
Сенсация!.. Сенсация! Отныне вот его хлеб насущный!
Конечно, Солженицын должен был показать себя. Еще с ростовского периода жизни Солженицын страдал оптическим обманом, считая, что великое произведение – это книга, которая содержит много сотен страниц. Этот обман сопровождает его и в зрелые годы. А стремление походить на Льва Толстого и равняться с ним определяло и определяет все, что Александр Солженицын когда-либо написал. О подобной теме, как известно, Солженицын мечтал со студенческих лет. Она дает двойную возможность повествования. А это Солженицыну подходило. Излагая катастрофическое поражение войск царских генералов Самсонова, Жилинского и Ренненкампфа в Восточной Пруссии в первую мировую войну, критикуя царский режим (что было основным направлением «сочинения» «Красное в черном»), можно подвергнуть нападкам и все русское, что наконец Солженицын и сделал, опубликовав на Западе роман «Август Четырнадцатого». Зарубежные историки на Западе и Востоке уже доказали, что «Август Четырнадцатого» является нагромождением бессмыслицы, изложенной без учета исторической действительности.
Так, например, Солженицын
