Мы-Погодаевские - Михаил Константинович Зарубин
Прошлись по нашей улочке — теперь пустой. Вдруг показался вполне исправный дом. Альберт пояснил: «Хозяин не позволяет его разбирать, хотя сам там уже не живет. Пусть, говорит, его затопит, но ломать не дам». Вышли к кладбищу. Здесь похоронен отец. Кустики, березки, черемуха, никаких надгробий, крестов. Здесь тоже как бы свое переселение. Вместо могил едва заметные бугорки. Под каким-то из них — отец. Мы привезли с собой цветы, и я их положил на один из бугорков. Поклонился, попросил прощения, что не поспел, не приехал вовремя, не перевез косточки в достойное место.
Все, что касается отца, всегда было покрыто пеленой тайны. В детстве мать мне говорила: «Папа умер твой, и мы уехали в Нижне-Илимск». Совершенно случайно и совсем недавно узнал правду — как все было на самом деле. Мать с отцом поженились в мае 1941 года. А в июне война. Отец — вдовец, у него уже были дети. Его забрали на фронт и мать осталась с десятью ребятишками его и двумя своими — Милой и Капой. А в 1944-м он израненный пришел. В 1946-м родился я. А потом, как рассказывали мне, он имел неосторожность изменить матери. И она его не простила. Потому, видно, что любила очень. Ушла. Отец умер через четыре месяца после нашего отъезда. Что произошло? Фронтовые раны, а может быть, уход жены стал для него смертельной раной…
Пришли к речке Кеульке. Быстра — журчит — бежит к Ангаре. Такая же чистая, как во времена первых переселенцев. Постояли, умылись ее водой. Вот и все. Встретился, выходит, с местами, где родился. Им тоже, скорее всего, предстоит захоронение, только водное. Но я их видел. Они живыми останутся в памяти. Затем и ехал. Почему-то мне это было очень надо…
Стою один: видимо, все поняли мое состояние, даже Анюта, посмотрев на меня внимательно, отошла. А я не могу наглядеться, вернее пытаюсь все, что вокруг меня, вместить в себя, ничего не упустить, а главное запомнить. Еще раз: быстрая Ангара и темные берега от леса на другой стороне, старые сгнившие изгороди, свежевспаханные огороды, журчание речки Кеульки. Трудно поверить — я на родине. Я волнуюсь, доченька беспокоится за меня, берет мои руки в свои, совсем крошечные, гладит. Удивительно, но это успокаивает, я еще долго стою на берегу.
И снова отправились в живую деревню Кеуль — в новый Кеуль, как здесь его называют. Нас там ждали. Пригласили в музей. Это, оказалось, как побывать в детстве. Многие музейные экспонаты для меня в те годы были обычными, бутовыми вещами. Сейчас мало кто знает, что такое туясок. А это бидончик из бересты, в котором хранилось молоко, сметана, масло. Ничего не протекало. Так мастерски было сделано. Сейчас все уже забыто. И вот наши кеульские музейщики ходят по старым деревням, плавают по Ангаре и собирают разные старые вещицы — в том числе и эти туяски. Не декоративные — настоящие. А еще — «зыбъки». Давным-давно они имелись во всех деревнях. Так в Сибири называют люльки. В доме большая комната — «горница» или «зала», там привязывалась зыбъка, и ребенка в ней качали. Много такого я увидел в этом музее. А потом и стенд с собственной книжкой и материалы презентации.
В музее много материалов о земляках, ем-то заметно себя проявивших, и вот теперь я тоже в их числе. Музей, библиотека — это единственный культурный центр, где люди собираются, пойти больше некуда. Кинотеатра нет, он нынче не нужен, у всех телевизоры. А танцы — в школе.
Эти женщины экономили на всем и порой заставляли мужей — Альберт в этом признался — ремонтировать добытые старенькие экспонаты, чтобы создавать этот удивительный мир истории. И теперь они — уважаемые и дорогие — заведующая библиотекой Квакина Надежда Альбертовна, библиотекарь Чугаинова Любовь Ивановна и добрый ее помощник во всем, муж и отец их детей Альберт Афанасьевич Чугаинов, экскурсовод Бельчикова Людмила Викторовна, и старший товарищ Юрченко Татьяна Григорьевна — стараются, чтобы не затух тот небольшой уголоек, который называется историей жизни нашего села как частицы Сибири. Не специалист краеведческого дела, но то, что увидел в Кеуле, меня поразило. Создать и поддерживать такой музей могут только добрые, увлеченные, интеллигентные люди.
В старом Кеуле на улице Богучанской живет моя двоюродная сестра Дарья Трофимова. Я ее вижу в первый раз, ей семьдесят пять. Морщинистое лицо, натруженные руки, с Милой они знакомы. Удивительно, но «карнауховская» порода видна. Тонкие черты лица, голубые глаза, добрый взгляд. Жилистое сухое тело — мне мама запомнилась такой. Сидим, разговариваем о жизни, о здоровье, детях, внуках, кто где живет, кто кому помогает. Рассматриваем фотографии. Я пытаюсь найти маму, но ее на фото нет, сестра успокаивает меня: «Вот посмотри на нашу сестру Валю, она копия Анны — твоя мама. Такая же красивая. Мы всегда любовались твоей матерью, часто говорили — с нее был иконы писать, лик Пресвятой Богородицыю наверно, где было так говорить, не знаю». Потом баба Дарья, как стали звать ее почти сразу, моя дочь Анна и внучка Маша достали письма президента, которые он пишет участникам войны, труженикам тыла, (а Дарья Трофимовна девчонкой работала для фронта), приветствует их с праздником Победы. «Вот Миша, сколько отработала для государства и для фронта, нигде ни за кем не закрывалась, а пенсия такая, что если бы не огород, давно бы померла, а на огороде работать сил-то уже нет, неужели и вправду пенсию такую делают, чтобы пенсионеры быстрее на тот свет ушли? Я в сельском совете даже спросила: «Почему такая маленькая пенсия? Мне сказали: вот, мол, приедет твой брат, он тебе пенсию и поднимет». От такого я опешил. Что я мог ей сказать? Ничего, только воздух. Моя бы
