Джон Кракауэр - В диких условиях

За верхним прудом тропа взбирается на холм, а перед тем, как снова углубиться в чащу, соединяется с извилистым, каменистым руслом ручья перед. Путь не слишком сложен, но напирающий с обеих сторон ольшаник навевает мрак и клаустрофобию. В липком зное колышутся тучи москитов. Раз в несколько минут их пронизывающее зудение заглушается отдаленным громом, прокатывающимся над тайгой от грозового фронта, затмевающего горизонт.

Колючий кустарник оставляет на моих щеках кровавые отметины. Попадаются кучки медвежьего помета, а однажды и свежие следы гризли — каждый в полтора раза длиннее моего ботинка, что заставляет меня изрядно нервничать. Ни у кого из нас нет ружья.

— Эй, Гриз! — кричу я, надеясь избежать случайного столкновения. — Эй, медведь! Мы просто идем мимо! Не сердись!

За последние двадцать лет я около двадцати раз был на Аляске — восходил на горы, плотничал, добывал лосося, работал журналистом, да и просто болтался без дела. Я провел немало времени в одиночестве, и мне всегда это нравилось. На самом деле, и эту поездку я собирался совершить один, и когда мой друг Роман напросился со своими приятелями, меня это раздосадовало. Тем не менее, сейчас я радуюсь их обществу. Есть что-то беспокойное в этом готическом ландшафте. Он кажется недоброжелательнее других, более отдаленных уголков штата, в которых я бывал — покрытых тундрой склонов Хребта Брукса, туманных лесов архипелага Александра, даже вымерзших, измученных ураганами высот массива Денали. И я сейчас чертовски счастлив, что не один.

В девять вечера мы проходим поворот тропы, и там, у небольшой просеки, стоит автобус. Сквозь колесные арки проросли розовые пучки кипрея, они поднимаются выше осей. Автобус номер 142 стоит у тополиной рощи, в девяти метрах от небольшого утеса, на возвышенности, под которой в реку Сушана впадает более мелкий приток. Это очаровательное местечко, открытое и залитое светом. Легко понять, почему МакКэндлесс выбрал его для базового лагеря.

Мы останавливаемся неподалеку от автобуса, и некоторое время смотрим на него в молчании. Краска поблекла и отслоилась. Некоторые окна отсутствуют. Сотни хрупких косточек валяются вокруг вперемешку с тысячами игл дикобраза — останки мелкой дичи, составлявшей основу питания МакКэндлесса. А на краю этой свалки костей лежит один большой скелет — тот самый лось, в убийстве которого Крис так раскаивался.

Когда я расспросил Гордона Сэмила и Кена Томпсона вскоре после того, как они обнаружили тело МакКэндлесса, оба настаивали — однозначно и без тени сомнений — что большой скелет принадлежал карибу, и они издевались над глупым юнцом, принявшим убитое животное за лося. «Волки слегка разбросали кости, — сказал мне Томпсон, — но было ясно, что это карибу. Парень просто не врубался, какого черта он там делает».

«Это определенно был карибу, — презрительно встрял Сэмил. — Когда я прочел в газете, что он думал, будто убил лося, то сразу понял, парнишка не с Аляски. Между карибу и лосем огромная, просто гигантская разница. Надо совсем не иметь мозгов, чтобы их перепутать».

Доверившись Сэмилу и Томпсону, опытным охотникам, добывшим множество лосей и карибу, я добросовестно описал ошибку МакКэндлесса в статье для «Аутсайд», тем самым подтвердив мнение бесчисленных читателей, что МакКэндлесс был до смешного плохо подготовлен, и нечего ему было вообще соваться в какую бы то ни было глушь, не говоря уже о просторах Последнего Фронтира. МакКэндлесс не просто погиб из-за собственной глупости, писал один из читателей с Аляски, но, к тому же, «масштаб его доморощенного приключения был столь мал, что выглядел жалко — поселиться в сломанном автобусе неподалеку от Хили, жрать птиц и белок, принять карибу за лося (что не слишком просто) … Парня можно охарактеризовать одним словом: неумеха».

Среди писем, разносящих МакКэндлесса в пух и прах, практически все упоминали карибу как доказательство того, что он ничего смыслил в науке выживания. Но рассерженные критики не знали, что застреленное МакКэндлессом копытное действительно было лосем. В статье была ошибка, и тщательная проверка останков, равно как и фотографии, сделанные МакКэндлессом, подтвердили это абсолютно точно. Парень совершил немало промахов на тропе Стэмпид, но никогда не путал карибу и лося.

Пройдя мимо лосиных костей, я приблизился к автобусу и ступил внутрь через аварийный выход в задней части салона. Сразу за дверью лежит рваный, весь в пятнах и следах тления, матрас, на котором умер МакКэндлесс. Почему-то меня поразили его личные вещи, рассыпанные по обивке — зеленая пластиковая фляга, пузырек с таблетками для обеззараживания воды, пустой чехол от гигиенической губной помады, утепленные авиационные штаны из тех, что продаются на армейских распродажах, бестселлер «О, Иерусалим!»[66] в мятой обложке, шерстяные варежки, бутылка репеллента «Маскол», полный коробок спичек и пара коричневых резиновых сапог с полустертым именем «Голлиен» внутри.

Несмотря на выбитые окна, воздух внутри затхлый. «Вау, — замечает Роман. — Пахнет дохлыми птицами». Секунду спустя я нахожу источник запаха: пластиковый мешок, наполненный перьями, пухом и оторванными крыльями. Судя по всему, МакКэндлесс собирался утеплить ими одежду или набить подушку.

В передней части автобуса, на самодельном фанерном столике рядом с керосиновой лампой разложены миски и банки МакКэндлесса. На длинных кожаных ножнах для мачете затейливо выгравированы инициалы Р.Ф.: подарок Рона Франца.

Синяя зубная щетка лежит рядом с ополовиненным тюбиком Колгейта, упаковкой зубной нити и золотой коронкой, которая, согласно дневнику, выпала на исходе третьей недели в автобусе. В нескольких сантиметрах скалит толстые белоснежные клыки медвежий череп размером с арбуз. Гризли был застрелен задолго до прихода МакКэндлесса. Вокруг дыры от пули аккуратным почерком Криса выведено: «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПРИЗРАЧНЫЙ МЕДВЕДЬ[67], ЧУДОВИЩЕ, СОКРЫТОЕ ВО ВСЕХ НАС. АЛЕКСАНДР СУПЕРБРОДЯГА. МАЙ 1992»

Подняв глаза, я заметил, что металлические стены автобуса покрыты граффити, оставленными бесчисленными посетителями. Роман указывает на запись, сделанную им четыре года назад, во время путешествия по Аляскинскому Хребту: «ПОЖИРАТЕЛИ ЛАПШИ НА ПУТИ К ОЗЕРУ КЛАРК 8/89». Подобно Роману, большинство визитеров нацарапали немногим больше, чем собственные имена и дату. Самая длинная и выразительная надпись оставлена МакКэндлессом. Это ода к радости, начинающаяся отсылкой к его любимой песне Роджера Миллера[68]: «ДВА ГОДА ОН СКИТАЛСЯ ПО ЗЕМЛЕ. НИ ТЕЛЕФОНА, НИ ВАННЫ, НИ СОБАКИ, НИ СИГАРЕТ. АБСОЛЮТНАЯ СВОБОДА. ЭКСТРЕМИСТ. СТРАНСТВУЮЩИЙ ЭСТЕТ, ЧЕЙ ДОМ — ДОРОГА»…[69]