Джон Кракауэр - В диких условиях

Что значит посетить музей, увидеть мириады вещей, если можно узреть поверхности звезд, твердую материю в своей стихии! Я застыл в благоговейном страхе перед собственным телом, и вещество, с которым я был связан, ныне казалось мне странным. Я не боюсь духов и привидений, так как сам — один из них, но страшусь тел, трепещу перед встречей с ними. Что за Титан овладел мною? Говори о тайнах! Думай о нашей жизни в природе, каждодневном лицезрении вещества, касании его — камней, деревьев, ветра на наших щеках! Твердой земли! Реального мира! Здравого смысла! Контакт! Контакт! Кто мы? Где мы?

Год и неделю спустя после того, как Крис МакКэндлесс оставил попытки переправиться через Текланику, я стою на противоположном берегу — восточном, со стороны шоссе — и вглядываюсь в пенистые воды. Я тоже надеюсь пересечь реку и посетить автобус. Я хочу увидеть, где погиб МакКэндлесс, чтобы лучше понять, почему.

Сейчас жаркий влажный день, река посерела от мутных потоков растаявшего снега, который еще покрывает ледники на Аляскинском хребте. Сегодня уровень воды гораздо ниже, чем на фотографиях МакКэндлесса годовой давности, но все равно, нечего и думать о переправе вброд через разлившуюся реку. Слишком глубока, слишком холодна и быстра. Я слышу, как камни размером с шар для боулинга скребут по дну, увлекаемые могучим потоком. Через несколько метров меня собьет с ног и сбросит в ущелье, где вода беснуется еще на протяжении восьми километров.

Однако, в отличие от МакКэндлесса, у меня есть в рюкзаке топографическая карта масштаба 1:63 346 (где сантиметр соответствует шестьсот тридцати трем метрам). Очень детальная, она указывает, что в восьмистах метрах вниз по течению, у жерла каньона, расположен водомерный пост Геологической Службы США. Другое отличие в том, что я здесь не один, а с тремя спутниками — жителями Аляски Романом Дайалом и Дэном Соули и калифорнийским приятелем Романа Эндрю Лиске. Водомерный пост не виден от пересечения тропы Стэмпид с рекой. Двадцать минут мы продираемся сквозь заросли елей и карликовых берез, и, наконец, Роман кричит: «Вот он! Там! Метрах в девяноста».

Мы подходим и обнаруживаем пересекающий ущелье стальной трос в два с половиной сантиметра толщиной, натянутый между четырех с половиной метровой вышкой с нашей стороны и каменным выступом на другом берегу, на расстоянии ста двадцати метров. Он был установлен в 1970 году, чтобы отслеживать сезонные колебания уровня Текланики. Гидрологи перебирались с берега на берег в алюминиевой корзине, подвешенной к тросу на шкивах. Из нее они спускали утяжеленную свинцом линейку для измерения глубины реки. Девять лет назад из-за проблем с финансированием станция была закрыта. Предполагалось, что корзина будет привязана цепью с замком к вышке на нашем берегу — со стороны шоссе. Однако когда мы поднялись на вышку, оказалось, что корзины там нет. Взглянув через реку, я вижу ее на противоположном берегу — со стороны автобуса.

Выяснилось, что местные охотники перерезали цепь, отвели корзину на противоположную сторону и закрепили там, чтобы посторонним было сложнее переправляться через Текланику на их угодья. Когда МакКэндлесс пытался выйти к шоссе год назад, корзина была там же. Если бы он знал об этом, одолеть реку было бы элементарно. Но, поскольку у него не было топографической карты, он не смог протянуть руку к своему близкому спасению.

Энди Горовиц, бегавший с МакКэндлессом в вудсонской команде по кроссу, считал, что Крис «родился не в том веке. Он жаждал больше приключений и свободы, чем современное общество может дать людям». На Аляске МакКэндлесс стремился бродить по земле, которой нет на картах. К 1992 году, увы, для географов больше не осталось белых пятен — ни на Аляске, ни в других уголках планеты. Но Крис, со своей отличающей его от остальных логикой, нашел изящное решение — он просто избавился от карты. В его собственному мозгу и более нигде, терра, таким образом, оставалась инкогнита.

Поскольку у него не было хорошей карты, трос над рекой тоже оставался инкогнито. Изучая грозное течение Текланики, МакКэндлесс, таким образом, ошибочно заключил, что достичь восточного берега невозможно. Решив, что путь к спасению отрезан, он вернулся к автобусу — вполне разумное действие с учетом незнания местности. Но почему он остался там и умер от голода? Почему в августе он вновь не попытался перейти реку, когда ее уровень понизился, и стала возможна безопасная переправа?

Озадаченный и обеспокоенный этими вопросами, я надеюсь, что ржавый каркас автобуса номер 142 прольет на это свет. Но чтобы его достигнуть, я должен переправиться через реку, причем алюминиевый вагончик привязан цепью на противоположном берегу.

Стоя на вышке, я пристегиваюсь к тросу горным карабином и начинаю подтягивать себя, перебирая руками — то, что альпинисты называют тирольским траверсом. Это оказалось более утомительным, чем я ожидал. Через двадцать минут, дотащившись, наконец, до противоположного берега, я ощущаю такую усталость, что едва могу поднять руку. Переведя дыхание, я карабкаюсь в корзину — прямоугольный алюминиевый вагончик шестьдесят сантиметров шириной и метр двадцать длиной, отстегиваю цепь и еду обратно, чтобы переправить своих спутников.

Трос заметно провис посередине, так что не успеваю я отцепиться от камня, как вагончик быстро разгоняется под тяжестью собственного веса и катится все быстрее и быстрее к нижней точке. Это была захватывающая поездка. Летя над речными порогами со скоростью пятьдесят километров в час, я невольно вскрикнул от страха, прежде чем осознал, что опасности нет, и взял себя в руки.

И вот все четверо — на западной стороне ущелья. Полчаса продирания сквозь стланик — и мы вновь на тропе Стэмпид. Шестнадцать километров, которые мы уже прошли от своих автомобилей к реке, были удобной, хорошо различимой утоптанной дорогой. Но последующие полтора десятка километров оказались совсем иными.

Поскольку весной и летом мало кто переправляется через Текланику, большую часть пути скрывают заросли. Сразу после реки тропа сворачивает на юго-запад, вдоль русла стремительного ручья. А поскольку бобры понастроили на нем своих плотин, путь проходит прямо через трехакровое стоячее озеро. Бобровые запруды никогда не бывают глубже, чем по грудь, но вода в них ледяная. Пока мы хлюпаем вперед, наши ноги баламутят ил, и со дна поднимаются отвратительные гнилые миазмы.

За верхним прудом тропа взбирается на холм, а перед тем, как снова углубиться в чащу, соединяется с извилистым, каменистым руслом ручья перед. Путь не слишком сложен, но напирающий с обеих сторон ольшаник навевает мрак и клаустрофобию. В липком зное колышутся тучи москитов. Раз в несколько минут их пронизывающее зудение заглушается отдаленным громом, прокатывающимся над тайгой от грозового фронта, затмевающего горизонт.