Михаил Девятаев - Полет к солнцу
Во время приездов специалистов на аэродром и интенсивных испытаний ракет я и мои товарищи заметили, что в небо поднимался один и тот же самолет, стоявший в крайнем, ближайшем к нам капонире. Новый двухмоторный "хейнкель" был всегда аккуратно зачехлен, около него возилось и околачивалось больше народу, чем возле других. Нетрудно было догадаться, что этот самолет был связан с испытаниями ракет. Однажды мы, работая на аэродроме, видели даже, как из этого "хейнкеля", когда он был высоко в небе, выпускали какие-то маленькие ракеты, которые, пролетев метров шестьсот, взрывались... "Хейнкель" возвращался на землю, к нему подъезжали легковые автомобили, его окружали инженеры, а бензовоз тут же заливал в самолет горючее.
Все это происходило неподалеку от места нашей работы, и мы, хоть и копались в снегу, но все видели и запоминали. Вечером, как обычно, разговоры вертелись вокруг дневных наблюдений. И вот единогласно мы сошлись на том, что надо захватить именно этот, всегда заправленный, с утра прогретый "хейнкель".
Мы приняли это решение где-то в начале января 1945 года и с того момента иначе не называли этот самолет, как наш "хейнкель". Он служил немцам, они ухаживали за ним, но он уже был нашим, потому что мы не спускали с него глаз, мы думали, говорили о нем, мы были прикованы к нему всеми своими чувствами, надеждами. В воображении теперь я не раз уже запускал его моторы, выводил на старт, взлетал на нем выше туч; я преодолевал маршрут и дома приземлялся на этой ширококрылой, с длинным, брюхатым фюзеляжем, чужой машине, к которой я еще и не подступал. Этот "хейнкель" стал отныне нашей целью, нашим ориентиром, он концентрировал все наши усилия, еще прочнее объединял наш экипаж.
Приходя утром на работу, мы прежде всего должны были убедиться, что наш "хейнкель" на месте, что около него есть мотористы.
Мы узнавали его по звукам моторов, потому что он стоял ближе всех к нам, всякое движение возле стоянки нас беспокоило, так как это значило, что самолет в полной боеготовности. Обязанности каждого из нас, уже заученные, как таблица умножения, теперь привязывались именно к этому самолету, и мои товарищи так же, как и я, жадно набрасывались на него глазами. А Володя Соколов, понимая нас, так организовал и маршрут и отдых во время обеда, что мы ежедневно бывали на свалке, где ржавели расплющенные и погнутые останки не одного такого же "хейнкеля".
На аэродроме все дорожки по бокам были выложены кирпичом. Зимой некоторые кирпичи выпали, поломались. Соколов высказал своему прорабу желание привести дорожки в порядок.
- О, прекрасно! - воскликнул он, удовлетворенно глядя на Владимира. Ты любишь красоту, ты хороший человек. А где мы возьмем кирпич?
- Герр мастер, мы найдем. Вон видите разрушенный ангар?
- Яволь!
- Оттуда наносим.
- Гут.
Мастеру настолько понравилась такая старательность что он угостил Соколова сигареткой и, оставляя нашу бригаду на охранника, пожал руку заместителю бригадира.
Доступ к ангару, за которым лежали разбитые самолеты, был найден. Еще надо было как-то задобрить охранника - напарника нашего "Камрада", который почему-то не являлся на работу. Молодой здоровенный вахман, вероятно, сынок какого-то крупного эсэсовца, не отправленный на фронт, служил здесь своему начальству верой и правдой. Но Володя нашел подход и к его спесивой гордости. Нам всем, и вахману в том числе, привозили обед на аэродром, к ангару. Никто не заботился о том, чтобы наша "зупа" была горячей, мы выплескивали ее в желудки в том виде, в каком она попадала в наши котелки. А герру вахману Володя не разрешал есть остывшую картошку или его ароматную "зупу". Он раздобывал дровишек, подогревал ему еду, а место, где вахман усаживался обедать, выстилал то сухим сеном, принесенным из скирд за ангаром, то камышом, наломанным там же. Еще за час до того, как привозили обед, Соколов начинал "заботиться" о комфорте для нашего вахмана. Если сам он был очень "занят" работой, то приказывал все это проделать мне.
Скрывшись за ангарами, я бежал к фюзеляжам старых "хейнкелей". С острова не вывозились подбитые самолеты, они валялись вокруг аэродрома, и я радовался им, как настоящим машинам. Во время этой отлучки важнее всего было не засидеться в кабине и не вызвать подозрения. Я ощупывал поржавевшие, скрипучие рычаги, узнавал их назначение, а специально припасенной железкой отрывал надписи, красивые яркие дощечки с инструкциями и прятал их в потайные свои карманы.
Вот я и вернулся с дровишками, с фанерной дощечкой, которую герр вахман может подложить под себя. Теперь кто-то отпрашивался "по нужде" и шел туда же, и проделывал свои операции со струбцинками, и отвинчивал какие-то краники и трубочки, и тоже прятал их в мешочек, чтобы вечером показать их мне и выслушать мои объяснения. После обеда я старался первым перехватить кастрюльку и чашку вахмана и помчаться туда же, к разрушенному ангару, и помыть их под краном. И на этот раз выгадывал минут пятнадцать, чтобы заглянуть в другую кабину. Моя мысль работала сейчас только в одном направлении: оборудование приборной доски "хейнкеля".
За разбитым ангаром стояли целые самолеты, и нам понадобилось несколько дней и немного смекалки, чтобы проникнуть туда. Раньше мы не имели права приблизиться к ангару, к самолету, теперь же, с посудой герра вахмана в руках, мы по одному, а иногда и по двое в "поисках" крана заходили в помещения, в которых стояли за высокими дверями готовые к полету машины. В свои походы мы отправлялись в такое время, когда весь технический состав оставлял стоянии самолетов и уходил в столовую на обед. Немецкая аккуратность - пунктуально использовать перерыв - была нам как нельзя более на руку. Мы играли со смертью, потому что каждый немецкий солдат или офицер, застав пленного в ангаре, около самолета, имел право убить его на месте без предупреждения. Но каким же образом можно было что-то узнать и выбрать наиболее верный план, наиболее точное время побега? Только путем риска и настойчивости.
Разговоры в нашей бригаде в эти дни не прекращались. Дима Сердюков покаялся, попросил прощения и, как никогда раньше, льнул ко мне. Коля Урбанович, истощенный до последней степени, плелся за всеми и во всем был согласен. Кое-кто присматривался ко мне и выжидал: пусть захватит самолет, тогда поверим, что летчик. А что, если заговор раскроют? Пожалуй, лучше держаться на небольшом расстоянии...
Мы уже отремонтировали дорожки. Соколов получил от мастера благодарность и в придачу кусок хлеба, который мы разделили и тут же проглотили. Нас перегнали на ремонт и уборку капониров. Мы снова ходим мимо "нашего" самолета, который уже освоили. Несколько вариантов захвата "хейнкеля" (кто и что делает, если при нем застанем моториста и летчика, если шофера и моториста, если всех вместе) уже были продуманы и отработаны в разговорах на нарах. Но приступить к делу нам что-то всегда мешало: то стояла плохая погода, го на аэродроме собиралось много людей, то к нашей бригаде примешивали иностранцев. Вероятно, еще не созрела решимость, не хватало отчаянности. Мы ожидали, накапливали силы, закаляли волю для решительного броска.
