Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев
Кончались эти сцены каждый раз одним и тем же:
– Анатолий, дай мой свёрток, – говорил Сергей Александрович Мариенгофу.
В доме Балашовой начались сцены, хотя временами Есенин ещё бурно проявлял свои чувства к Дункан: ни на минуту не оставлял её одну, ловил каждый её взгляд. Но всё чаще дерзил и поливал отборной бранью, стал распускать руки, дворец превратил в кабак с постоянными пьянками с «друзьями». Айседора страдала, но всё прощала поэту, в стихах которого звучала музыка.
Разочаровавшись в «любимой», Есенин бесцеремонно оставлял её, но с Дункан вышло иначе, ибо их соединила не только постель – это были родственные натуры. Оба страдали от духовного одиночества. Оба отличались редкой широтой, душевной щедростью и… мотовством. Оба искали то, чего в мире нет, строили в своём воображении воздушные замки. Есенин в кровавой действительности революции и Гражданской войны пытался найти свою Инонию[51]. Дункан – в пошлом мире буржуазной Европы жила образами античной Греции.
И главное: оба жертвовали земным благополучием ради искусства, вне которого не мыслили своей жизни. Как-то в разговоре с Е.А. Устиновой Есенин назвал себя «божьей дудкой». Елизавета Алексеевна спросила, что это значит.
– Это когда человек тратит из своей сокровищницы и не пополняет. Пополнить ему нечем и не интересно. И я такой же, – пояснил Сергей Александрович.
«И потянулись два мечтателя, – пишут Куняевы, – друг к другу не столько как мужчина и женщина, сколько два человека схожего душевного склада. Каждый из них ценил друг в друге нечто высшее, чем собственно мужское и женское. И с его, и с её стороны в большей степени преобладала любовь к образу, созданному в реальной жизни каждым из них, чем к конкретному человеку. А чем сильнее подобная тяга в начале, тем кратковременнее союз и страшнее последующий разрыв».
Ирма, наблюдавшая жизнь звёздной пары не со стороны, давала объяснение их союза с позиции простых человеческих чувств и отношений: «Он был капризным, упрямым маленьким ребёнком, а она была матерью, любящей его до такой степени, что смотрела сквозь пальцы и прощала все его вульгарные ругательства и мужицкое рукоприкладство. И сцены любви и счастья обычно следовали за сценами пьянства и побегов с Пречистенки».
В поисках развлечений Есенин обучал Айседору отборнейшей матерщине и радовался, когда она поливала заученной непотребностью. В ноябре в компании Сергея Александровича и Дункан оказался приятель поэта Р. Ивнев. Отправились обедать в сад «Эрмитаж». «Серёжа, – вспоминал Рюрик, – вёл себя ужасно: напился пьяным, ругал Айседору и “жидов” на весь ресторан. Любимое его выражение “ебал я всех”. Кроме этого, другие ругательства и выражения вроде этого так и сыпались у него из уст. Зал был шокирован».
Такого Есенина в конце 1921 года ещё мало кто знал.
Жизнь великих шла полосами: размолвки чередовались с относительно спокойными, а то и радостными периодами. К последним относились визиты к С.Т. Конёнкову.
– Едем на Красную Пресню, – предлагал Сергей Александрович. – Изадора – Конёнков.
Сергей Тимофеевич приходил на Пречистенку с ответным визитом. Он подолгу смотрел на танцующую Айседору. Расспрашивал её о Родене, с которым она дружила. Великий скульптор специально приехал в Париж, чтобы посмотреть на начинающую артистку, и она танцевала перед ним. После одного танца Роден поднялся и двинулся к ней, протянув вперёд руки с каким-то незрячим взором…
– Я была слишком молода и глупа тогда – я оскорбилась и оттолкнула его!.. Родена! Я упрекала потом себя за это. Я не должна была отталкивать его! – сокрушалась Айседора.
Конёнков выточил из дерева две статуэтки Дункан. Не обидел и Есенина, которого любил: создал два скульптурных портрета поэта – голова из гипса и голова из дерева.
«Ничего похожего с тем, что было». В период от знакомства с Дункан до отъезда с ней за границу Есенин мало работал: отвлекали её выступления, частые застолья и ссоры. Шнейдер, наблюдавший поэта с ноября по май, вспоминал:
– Я только один раз видел Есенина пишущим стихи. Это было днём: он сидел за большим красного дерева письменным столом Айседоры, тихий, серьёзный, сосредоточенный. Писал он в тот день «Волчью гибель». Когда я через некоторое время ещё раз зашёл в комнату, он, без присущих ему порывистых движений, как будто тяжело чем-то нагруженный, поднялся с кресла и, держа листок в руках, предложил послушать…
Зверь припал… и из пасмурных недр
Кто-то спустит сейчас курки…
Вдруг прыжок… и двуного недруга
Раздирают на части клыки.
О, привет тебе, зверь мой любимый!
Ты не даром даёшься ножу!
Как и ты, я, отвсюду гонимый,
Средь железных врагов прохожу.
Как и ты, я всегда наготове,
И хоть слышу победный рожок,
Но отпробует вражеской крови
Мой последний, смертельный прыжок.
И пускай я на рыхлую выбель
Упаду и зароюсь в снегу…
Всё же песню отмщенья за гибель
Пропоют мне на том берегу.
Это вторая часть стихотворения. Первая, то есть начало, посвящена взаимоотношениям деревни и города, который губит её. И автор стихотворения, как подлинный сын деревни, готов пасть за её интересы:
Здравствуй ты, моя чёрная гибель,
Я навстречу к тебе выхожу!
Во второй части стиха автор отождествляет себя с волком, который гибнет, но загрызает охотника. К нечто подобному готов и автор:
Но отпробует вражеской крови
Мой последний, смертельный прыжок.
Стихотворение «Волчья гибель» Есенин писал под впечатлением первых очагов голода в Поволжье. Позднее он затронул эту тему в поэме «Страна негодяев»:
Скверный год! Отвратительный год!
Это ещё ничего…
Там… За Самарой… Я слышал…
Люди едят друг друга…
Такой выпал нам год!
Скверный год!
Отвратительный год…
В конце года Сергей Александрович пропал. Дункан слегла. Несколько дней она не поднималась с постели и не принимала пищи. Как-то Шнейдер зашёл в её огромную комнату, освещённую только настольной лампой.
– Вот здесь, – показала Айседора на низкую никелированную спинку кровати, – здесь сейчас стоял Езенин.
– Конечно, – постарался как можно спокойнее ответить Илья Ильич, – если и дальше вы не будете ни есть, ни пить, то у вас появятся не только зрительные, но и слуховые галлюцинации.
И вдруг сам услышал голос поэта. Порядком испугавшись, всё же пошёл на него и скоро попал в объятия Сергея Александровича. Оказалось, Г.Р. Колобов (Почём Соль), приятель Есенина и
