Юрий Прокушев - Юность Есенина
Картина эта в какой-то мере напоминает обстановку в каширинском доме, где прошло детство Горького. Да и печальный конец питерской истории, когда пожар и наводнение уничтожили незастрахованную баржу Титова и он оказался почти разоренным, заставляет вспомнить последние дни каширинского красильного дела.
Ко времени, когда дед Есенина взял маленького внука к себе, он уже расстался со своими баржами и его материальные дела сильно покачнулись. Отправляя дочь — мать поэта — в Рязань, Федор Андреевич приказал ей высылать на содержание внука три рубля в месяц[34].
Трое взрослых неженатых сыновей Ф. А. Титова каждый по-своему занимались «воспитанием» Есенина. Ребята они были, как говорил поэт позднее, озорные и веселые. Они сажали трех-четырехлетнего мальчугана на лошадь и пускали ее в галоп, или «учили» его плавать, бросая из лодки в воду чуть ли не на середине Оки. Позднее, лет восьми, одному из них Есенин часто доставал в луговых озерах подстреленных уток.
По-матерински заботилась о Есенине в доме Титовых бабушка — Наталья Евтеевна. «Бабушка любила меня из всей мочи, и нежности ее не было границ»[35], — признавался поэт. Отправляясь на богомолье, она брала внука с собой, зная, что без нее в доме его могут обидеть. В долгие зимние вечера она рассказывала ему сказки, пела песни, духовные стихи, унося его воображение в мир старинных преданий и легенд:
Под окнами Костер метели белой.Мне девять лет.Лежанка, бабка, кот…И бабка что-то грустное,Степное пела,Порой зеваяИ крестя свой рот. (3,42, 43)
Есенин не только слушал с интересом, но иногда и сам под впечатлением рассказанного начинал фантазировать и «сочинять». «Толчки давала бабка. Она рассказывала сказки. Некоторые сказки с плохими концами мне не нравились, и я их переделывал на свой лад»[36], — писал он позднее. В стихотворении «Бабушкины сказки», опубликованном в 1915 году в детском журнале «Доброе утро», Есенин вспоминает, как в долгие зимние вечера они, деревенские ребятишки, затаив дыхание, слушали увлекательные истории:
В зимний вечер по задворкамРазухабистой гурьбойПо сугробам, по пригоркамМы идем, бредем домой.Опостылеют салазки,И садимся в два рядкаСлушать бабушкины сказкиПро Ивана-дурака.И сидим мы, еле дышим… (1,163)
Жизнь Есенина в доме Титовых отмечена и таким примечательным событием: по настоянию деда он рано начал одолевать грамоту по церковным книгам. «Читать начал с 5 лет»[37], — указывал поэт.
Так рос маленький Есенин под призором бабки и деда. Заметим, что еще сравнительно недавно время, проведенное в доме деда, рассматривалось по преимуществу только со стороны чуждых религиозных влияний на будущего поэта. Все то доброе, положительное, что способствовало пробуждению у Есенина поэтической фантазии, интереса к народным песням и легендам, сказкам, любви к природе и что во многом было разбужено в душе поэта не без доброго влияния деда и бабки, оказалось вне поля зрения, когда заходила речь о детстве Есенина[38]. Допускался при этом и еще один существенный просчет. В литературе о Есенине не получила должного освещения его жизнь за стенами дома Титовых, которая проходила совсем по-иному, чем в семье деда. «Уличная же моя жизнь, — писал поэт в 1924 году, — была не похожа на домашнюю (подчеркнуто мной. — Ю. П.). Сверстники мои были ребята озорные. С ними я лазил вместе по чужим огородам. Убегал дня на 2–3 в луга и питался вместе с пастухами рыбой, которую мы ловили в маленьких озерах, сначала замутив воду руками, или выводками утят. После, когда я возвращался, мне частенько влетало»[39]. Привольно чувствовал себя будущий поэт в константиновских лугах. «Раздольны, красивы наши заливные луга, — рассказывает сестра поэта. — Вокруг такая ширь, „такой простор, что не окинешь оком“. На горе как на ладони видны протянувшиеся по одной линии на многие километры села и деревни. Вдали, в дымке, синеют леса; воздух чист и прозрачен. В траве, в кустарниках, в небе на разные голоса поют, заливаются птицы. Любопытные чибисы, далеко завидев нас, допытываются: „Чьи вы?“ И хоть мы и кричим им насколько хватает голоса, что мы константиновские, они все равно не отстают от нас и задают все один и тот же вопрос: „Чьи вы?“ С весны до глубокой осени нас, ребят, манят к себе своими богатствами чудесные луга»[40].
Один из сверстников Есенина, товарищ по деревенским играм и похождениям, Кузьма Васильевич Цыбин вспоминает:
«Наши ребячьи походы в луга за Оку я хорошо помню. Бывало, ранним летним утром забегаешь к Есенину:
— Айда в луга!
— Сейчас выйду, жди на улице.
И вот мы уже на Оке. Переправившись на другой берег, отправляемся через луга к дальней косе. Песчаный берег косы, где такое раздолье для купанья, ее высокие травы с ежевикой и другими ягодами — наше любимое место. Иногда мы идем к Старице, затерявшемуся в лугах старому руслу Оки, берега которого покрыты зарослями ивняка и камыша.
Помню, как однажды, по пути к этой косе мы решили половить утят в одном из луговых озерец. Стремительный и ловкий Есенин был по этой части большой мастак. Поймав быстро одного за другим трех утят, он передал их мне с наказом: „Держать крепко“. Не успел Есенин отойти и несколько шагов, как один утенок, вырвавшись из моих рук, нырнул в воду и скрылся в камышах. Увидя это, Есенин взял у меня утят и начал распекать меня. Потом вдруг неожиданно подошел к берегу и… пустил одного, затем другого утенка в воду. И долго смотрел им вслед…
И еще вспоминаю, очень любил Есенин цветы. Весной до покоса наши луга — разноцветный ковер. Каких только цветов в них нет! Для него цветы — что живые друзья были»[41].
Особенно любил бывать Есенин в лугах во время сенокоса. В эти дни село как бы вымирало, все перебирались за Оку, жили там дружной артельной семьей в шалашах, привольно, весело, шумно. По вечерам не затихали в лугах песни, пляски, переливы тальянки, кругом слышались шутки, смех.
Я люблю над покосной стоянкоюСлушать вечером гуд комаров.А как гаркнут ребята тальянкою,Выйдут девки плясать у костров.Загорятся, как черна смородина,Угли-очи в подковах бровей,Ой ты, Русь моя, милая родина,Сладкий отдых в шелку купырей. (1,145)
Часто вместе с деревенскими ребятами Есенин отправлялся в ночное, ездил на Оку поить лошадей. «Ночью луна, — вспоминал он, — при тихой погоде стоит стоймя в воде. Когда лошади пили, мне казалось, что они вот-вот выпьют луну, и радовался, когда она вместе с кругами отплывала от их ртов»[42].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});