Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

Со временем дедушке пришлось набрать себе некоторое количество богатых пациентов. Он лечил их также добросовестно, но за лечение брал с них некоторую плату, сравнительно небольшую. И эти пациенты его очень ценили:

— Я думаю, не грех с богача содрать лишку, — смеялся он, — ведь это даёт мне возможность даром лечить бедняков. — Жили они очень скромно.

Дедушка не был чужд и науке. Он защитил диссертацию, что-то насчёт белкового питания детей. Книжечка была напечатана, и я ещё в детстве пытался её читать, но вполне безуспешно.

Бабушка Ревекка Михайловна, урождённая Бредау, происходила из богатой семьи. Все её предки были коммерсантами. Они участвовали в знаменитой чайной фирме братьев Высоцких. Магазин их, украшенный в китайском стиле, ещё сохраняется в Москве на улице Кирова, напротив почтамта. Брат бабушки, известный как «дядя Фима», вёл дела этой фирмы заграницей. Сам он происходил из города Шавли (теперь Шауляй) близ германской границы. Он был молодой, весёлый, щеголеватый. Кто-то рассказал моей маме и её сёстрам, когда они были ещё совсем небольшими девочками, будто дядя Фима контрабандист и будто тётушка «танте Лиза», строившая из себя француженку и с умышленным французским акцентом говорившая по-русски, вышла за него замуж только после того, как он перевёз через границу контрабанды на 10 000 рублей. Эта шутка долго держалась в семье, и я ещё верил, что среди моих предков были контрабандисты и по этому поводу задирал нос перед товарищами.

Другой дедушкин брат, дядя Гриша, был полной противоположностью дяде Фиме. Он был исключительно некрасив и при том замечательно хороший человек. Его занятие очень не подходило к его характеру: он возглавлял крупную яичную фирму. В молодости он неудачно женился, быстро расстался с женой и жил одиноко с маленькой горбатенькой сестрой — тётей Бертой.

Бабушка заслужила осуждение родных, выйдя по любви из богатой семьи за бедного доктора. У них было четыре дочери: почти погодки — Лида и Лена и через пять лет снова погодки — Оля и Мага. Бабушка очень пеклась о здоровье и материальном благополучии детей, но делала это как-то очень нервно и суетливо. Закутанных в шарфы и башлыки детей, уже почти барышень, в гимназию провожала прислуга или гувернантка. Дома держали их в духоте, и бабушка постоянно подымала крик: «Воздух, воздух!», что вовсе не означало опасность воздушного нападения, а просто тревогу о том, что кто-нибудь из девочек вошёл в третью комнату от той, где была открыта форточка. Ни разу в детстве им не давали попробовать мороженого: бабушка требовала, чтобы его согревали на плите, прежде чем дать детям.

При всём том бабушка была интересным человеком: поэтессой и писательницей. Она писала статьи и стихи на общественные темы: о человеколюбии, о хорошем отношении к ближним, о еврейском вопросе, о женском равноправии. Помню изданную её книжку «Христос и евреи», где она пыталась примирить еврейство с христианством. Она была деятельна: то писала петиции против смертной казни, то собирала подписи под требованием допустить женщин к высшему образованию, то организовывала протест против преследования евреев. Её дочери потом говорили, что хотя её сочинения казались им выспренними, а деятельность наивной, но её живой интерес к социальным вопросам, её отзывчивость на всякое чужое горе и несправедливость, сыграли большую роль в их дальнейшей жизни. Они по-своему, каждая свойственным ей путём, продолжали в сущности делать дело, переданное им матерью.

Прадед Лейб-Мейер-Борух-Давид не имел права проживать вне черты оседлости и приезжать в Петербург даже на несколько дней. Он навещал внучек только летом, когда они жили на даче в Шувалове. Приезжая, он постоянно улыбался и гладил их по головкам, но живого контакта наладить не мог: он говорил только на идише, а они только по-русски.

Воспитанием сестёр родители в сущности не занимались. Мать всегда была поглощена если не общественными делами, то материальными заботами, отец был постоянно на работе. К тому же он, как детский врач, общался с инфекционными больными и считался в семье бациллоносителем. Поэтому, приходя домой, он издали приветствовал девочек через длинный коридор и уходил в кабинет, куда ему подавали обедать.

Воспитание было поручено бедной гувернантке из института благородных девиц — Капитолине Дмитриевне, существу кроткому, преданному и совершенно безличному. Она имела только один твёрдый педагогический принцип — она требовала от девочек, чтобы они говорили всё время по-французски или по-немецки (только поссорившись, браниться можно было по-русски). Кончилось однако, это притеснение тем, что все четверо прекрасно выучили оба иностранных языка. Капитолину Дмитриевну они нежно любили всю жизнь и уже взрослыми навещали её в богадельне, где она безропотно кончала свои дни.

Старших девочек часто водили гулять в Лесной, в парк Лесного института. Лесной тогда был дачным посёлком, с эстрадой, оркестром, качелями и прочими увеселениями. У Лиды и Лены там были свои любимые тайные уголки и закоулки, где они скрывались, воображая себя то робинзонами, то пиратами, пугая мальчишескими замашками добрую Капитолину Дмитриевну. Сохранились чудесные записки Лены об этом времени «Морские камни».

Недостатки воспитания восполнялись старшей дочерью Лидой — моей матерью. Уже в детстве проявились её основные черты характера: независимый и самоотверженный характер, сильная воля, уменье убеждать и потребность обращать всех окружающих в ту веру, которую она в данный момент считала правильной. Ещё девочкой она клала в кровать под себя ножницы, чтобы закалить организм. Она оказывала очень сильное влияние на своих сестёр. В полном противоречии с традициями воздухобоязни, культивировавшимися бабушкой, она требовала, чтобы они закаляли организм, так как впоследствии им может предстоять суровая жизнь, полная превратностей. Она старалась побудить их заниматься гимнастикой и спортом, что в конце XIX века считалось для девушек даже неприличным.

Мама рано восприняла революционные идеи, в которые её посвятил знакомый студент — Миша Шапшал. Она заразила ими своих сестёр и девочек своего класса. В результате в гимназии возник целый ряд революционных кружков, по рукам ходили прокламации и различная нелегальная литература, девочки участвовали в антиправительственных демонстрациях, и некоторые из них, только что окончив курс средней школы, пополняли политические тюрьмы.

В гимназии царили довольно либеральные нравы. Когда кто-либо из учениц попадался в чтении крамольных книг, им выговаривали для очистки совести и дальше делали вид, будто ничего особенного не произошло. Слушание закона божьего было необязательно для евреек, начальство только требовало, чтобы они сдавали его раввину ближайшей синагоги и приносили в гимназию отметки.