Василий Зайцев - За Волгой земли для нас не было

Неужели же там есть еще люди, и как они держатся, сражаются, просто хотя бы живут, дышат?!

- Сталинград выдерживает очередную атаку с воздуха, - как бы отвечая на мой вопрос, пояснил командир роты. И, помолчав, добавил: - Мы идем туда, поэтому, морячки, сегодня же начнем готовить вас к действиям в тех условиях.

Сразу же объявили тему трехдневных занятий: подготовка к уличным боям.

С особым усердием тренировались моряки на занятиях. Работали штыком, ножом, лопатой, метали гранаты, ползали, бегали. Каждый понимал - эта наука нужна.

Рукопашные "схватки" иногда переходили чуть ли не в настоящие драки, вгорячах даже разбивали один другому носы. Наш командир роты готовил своих людей не на парад.

Сейчас он сидел на возвышенности, раскинув согнутые в коленях ноги: каблуки сапог, подбитые толстыми металлическими косяками, глубоко зарылись в землю; широкие загорелые ладони устало лежали на коленях.

Большешапов был доволен: учения идут по плану, матросы уже умело ловят летящую гранату и метко швыряют ее обратно в траншею, где маячат чучела.

- С такими моряками, Степан, мы любому фашисту голову свернем! - вырвалось у Большешапова, когда возле него остановился замполит Кряков.

Тем временем я в глубокой траншее разучивал приемы боя лопатой против врага, вооруженного автоматом. Моим противником был солдат Реутов. Матросы стояли на бруствере, внимательно смотрели. И вдруг Реутов изловчился и саданул в меня очередь. Конечно, патроны были холостые.

Чтобы показать прием, надо было пропустить по траншее каждого. Результаты оказались хорошие: со второго захода "поражений" почти не было.

В самый разгар "схватки" возле нас остановилась легковая машина. Из нее вышел маленького роста, щуплый человек, на петлицах - малиновые ромбики. Это был наш дивизионный начальник, бригадный комиссар Константин Терентьевич Зубков. Спокойно покуривая папиросу, он смотрел в середину круга, где шел поединок.

Старший лейтенант Большешапов отбивал нападение нашего мичмана Ровнова. Мичман явно сильнее старшего лейтенанта: ростом выше, руки длиннее, шире в плечах. Туго приходилось Большешапову, но тренированность, знание оборонительных приемов делали его неуязвимым. Как пружина сожмется, мгновенно отбросит противника, и все начинается сначала. Нашла коса на камень. Кто же кого?

Матросам хотелось, чтобы победил мичман, но солдаты уверенно говорили, что их "старшой" и не таких обламывал.

Вот мичман и старший лейтенант снова пошли на сближение. Рывок, еще рывок - и мичман запутался в своих широких брюках. Большешапов наступил ногой на морской клеш, толкнул плечом мичмана в правый бок, и тот, потеряв равновесие, грохнулся.

Отходя в сторону, вытирая потное лицо носовым платком, командир роты сказал:

- Вот так из-за широких штанов можно жизнь потерять, - и только теперь увидел бригадного комиссара. - Р-рота! - он хотел подать команду "смирно", но бригадный комиссар прервал его:

- А разве армейское обмундирование вы не получили?

Командир роты смутился: не хотелось ему подводить моряков под "разнос". Но делать нечего, вынужден был доложить:

- Матросы армейское обмундирование получили полностью, но еще не переоделись.

Все ждали, что скажет бригадный комиссар, он попыхивал папиросой, пускал кольцами дым да молча посматривал на нас.

"Чего он ждет?" - думал каждый про себя, но вслух сказать не осмеливался.

Наконец комиссар стряхнул пепел с папиросы и спросил:

- Так, говорите, жалко вам с морской формой расставаться? - И, помолчав, ответил на свой вопрос: - Конечно, жалко! А с боевыми кораблями, на которых вы по пять-шесть лет служили, разве не жаль было расставаться? Да, вылетели вы, орлы, из родного гнезда. Мы ведь знаем: матросы - орлы! - Комиссар помолчал. Вылетели, но из виду не скрылись. Ваши товарищи-матросы, командиры ваши флотские за вами следят, думают о вас: как-то они там? Провожали они вас на фронт, как родных. Провожали, как верных сынов Тихоокеанского флота, преданных партии, народу, геройских и дисциплинированных! Так где же ваша флотская дисциплина?

А побеждает, между прочим, та армия, в которой, кроме всего, высокая дисциплина и организованность, где приказ командира - для всякого закон, где бы он ни служил: на флоте ли, пехотинцем ли, артиллеристом. Личным желаниям, прихотям, рассуждениям тут места нет. Придется вам, матросы, сменить форму...

Лицо бригадного комиссара было чуть бледно, левая рука зацепилась за портупею, а правая, пока он говорил, все время была в движении: то поднималась резко, то снова опускалась.

Мы стояли и слушали молча, позабыв о куреве. На душе обида: неужели придется снимать клеши, надевать солдатские узенькие штанишки, обмотки. Но понимали - прав комиссар.

А там, вдали, полыхал Сталинград...

Мы всматривались в большие черные дымы, которые поднимались высоко в небо.

Тяжело гремела артиллерия, в разрывах облаков то и дело мелькали черные самолеты. Слышались тяжелые взрывы бомб.

Вечером мы развязали вещевые мешки и через час превратились в красноармейцев. Новое обмундирование торчало, дыбилось, пузырилось. Родная форма теперь лежала в вещевых мешках.

Лишь тельняшки остались под гимнастерками.

3. Переправа

Началась погрузка в машины. Командир второго батальона капитан Котов, широко расставив толстые короткие ноги, то и дело посматривал на большие наручные часы в белом никелированном корпусе.

В стороне, метрах в десяти от комбата, кучкой стояли красноармейцы связные от каждой роты. Среди них был и я - связной пулеметной роты. Мы еще не успели познакомиться с вновь назначенным командиром батальона и не знали, как держаться в его присутствии.

Он же на нас как будто не обращал внимания. Старшего между нами, связными, не было, все оказались вроде на равных.

Погрузка окончилась. Комбат вместе с медицинской сестрой сел на головную машину. Мы остались совсем без начальства. Тогда я решился: как старший среди всех по возрасту и по военному званию взять командование группой на себя.

Первое, что пришло мне в голову, - распустить всех по своим подразделениям.

- Как остановка, сразу бегите ко мне, - сказал я. - Моя машина вторая. Кто опоздает - пеняйте на себя. Это вам не учение, а война...

Стоявший рядом со мной солдат Пронищев заметил со смешком:

- Товарищ главстаршина, да вы еще не знаете, что такое война, а других пугаете.

Слова бывалого солдата сразили меня. Я на минуту растерялся, потом разобрала злость. Повернулся, крикнул Пронищеву:

- За мной!

Места в машине нам достались самые плохие. Мы сидели около заднего борта, вся пыль оседала на нас. Настроение скверное, злость еще не улеглась.