Книга памяти. Воспоминания солдата - Анатолий Кузьмич Матюхин
— Надо разгрузить вагон угля. Кто пойдет?
— Почем?
Два рубля за тонну.
Мы не знали тогда ни расценок, не знали, что можно и поторговаться. Получить 100р. — это, казалось нам, большие деньги. Пошли вчетвером. Вагон — пульман, 50 тонн. Сначала кидали быстро, шутили. Но чем дальше — уже изредка перебрасывались словцом, а потом, когда уголь ближе от двери выбросили и продвинулись вглубь вагона — только сопели. Последние тонны уже не выбрасывали, а сунули к двери едва не карачках. К утру закончили и буквально свалились без сил. Больше на разгрузку угля мы ходили. Студенты создали бригаду, которую возглавил Трофим Рыбак (он был старше нас на несколько лет). Мы перевозили из товарной станции эвакуированное оборудование института и устанавливали его в отведенных помещениях? Делали фундаменты под станки, устанавливали и закрепляли их. Командовал всей этой работой заместитель начальника института по хозяйственной части Ростовцев.
Позже наша бригада подрядилась на другую, более выгодную, работу. Мы вывозили сухари из пекарни на товарный двор, а оттуда везли в пекарни муку, сахар.
К весне 1942 г. нас перевели в другое общежитие — помню длинное двухэтажное помещение, к нему непосредственно примыкало помещение пекарни. Мы жили на втором этаже, в комнате человек 18. На лекции в институт ходили «по желанию», много пропускали — работали, а то и просто «сачковали». В моде была игра в очко — хотя играли на небольшие деньги, ставка 10–20 коп., чтобы быстрее проходило время. Бывало и такое, что просиживали и день, и ночь. В те времена и официально разрешалось пропускать до 1/3 занятий. Пропускал и я, так как работал на вывозке сухарей — это занимало трое-четверо суток подряд. Вывозили трамвайными вагонами, в сцепке 3–4 вагона. Сухари грузить было легко, они паковались в стандартные бумажные мешки по 23 кг или в мешки из мешковины по 35 кг. Неудобство заключалось в том, что вагоны были пассажирские, с сидениями и всем тем, что имеется в таких вагонах. Голод — не свой брат — мы умудрялись «умыкнуть» десяток-другой сухарей. Правда, как говорят, аппетит приходит во время еды. Сначала засовывали в карманы по 2–3 сухаря, потом — в портфель или сумку по 2–3 десятка, а позже на компанию брали и мешочками: это, как правило. Ночью, когда трамвай проходил возле общежития. Тот, чья очередь была нести сухари, становился на подножку, ему подавали мешок, против общежития он соскакивал и относил в комнату. Там рассовывали в тумбочки, в шкафы для одежды. Боялись, конечно. Но много мы не брали, не для обогащения — поесть. На рынке иногда меняли — за один сухарь пол-литровая банка молока, здесь же и пили. На пекарне вдоволь ели свежий, из печи хлеб. Однажды наелся так, что потом дней пять на хлеб смотреть не хотелось — поправилась моя хлебная карточка.
Тяжелее было с перевозкой муки и сахара. Ну, мука еще куда ни шло — мешки по 64 кг, сравнительно легко нес на плечах. А вот сахар был в мешках по 90 или 100 кг. Грузили на трамвайные платформы, несли по трапам. Положат тебе на спину мешок сахара, идешь и дрожишь, как бы он, не дай Бог, не сдвинулся хоть чуть-чуть в сторону — тогда не удержишься, придется или мешок бросать, или сам с ни полетишь. Идешь по трапу, с трудом переставляя ноги, коленки подгибаются. Особенно трудно, бывало, когда мешки с сахаром побывали где-то под дождем, сахар цементировался, словно камень, который стокилограммовым весом давил на костлявый хребет.
Сахар мы также умудрялись «умыкать». Когда грузили, на платформе мешки клали так, чтобы образовался «колодец». Когда трамвай выходил из товарного двора, один из нас чья (очередь), влезал в колодец, втыкал в мешок тонкую дюралевую трубку (ее заранее прихватывали на товарном дворе, куда привозили обгоревшие, покореженные останки наших и немецких самолетов — на металлолом), и по этой трубке, надавливая на мешок, «нацеживали» кг 3–4 сахара, обычно в портфель.
Однажды на этом я попался. Была моя очередь. Я все сделал, выбрался на заднюю площадку платформы. За нашим грузовым поездом шел пассажирский трамвай. Возле вагоновожатого я увидел молодого человека, который внимательно смотрел на наш трамвай. Екнуло сердце, что-то подсказывало: следит за нами. И все же в центре города я соскочил с подножки. В руках у меня был портфель. Заметил, что и тот соскочил, пошел за мной. Я вошел в подъезд какого-то дома, притаился за дверью. Через минуту и он здесь.
— Что в портфеле?
— Книги.
— Не морочь голову, показывай!
Делать нечего, открыл.
— Что же ты такими делами занимаешься?
И тут я начал мямлить, что это первый раз, что тяжело, мы эвакуированные, ни родных, никого нет, стипендия маленькая, на карточки тоже получали мало, помощи ниоткуда и т. д., и т. п.
— А откуда ты эвакуированный?
— Из Харькова, ХИИТовец…
— Из Харькова? — посмотрел, а мой вид — полная покорность и наивность.
— Ну, хорошо, — протянул, — счастье твое, что и я из Харькова, земляки. Иди, да больше такими делами не занимайся.
Зима в Ташкенте мне не понравилась. Где-то в ноябре-декабре начались дожди, ветры — похоже на нашу позднюю осень с промозглыми мелкими холодными дождями. Первый снег выпал 15 января, продержался полдня. И снова холодные дожди, мокрый снег. Но уже в феврале потеплело, в марте — тепло, в апреле уже жарко. Появились первые фрукты — урюк, вишни; овощи — огурцы, помидоры, зелень. Растет все, словно из воды лезет. Да так оно и есть: ведь солнца много, а вода в арыках. Молить Бога о дожде здесь нет необходимости. В самое жаркое время дня узбеки сидят в чайхане на коврах, пьют чай.
В апреле или мае нас, студентов, на неделю направили на строительство (вернее, на копание) Северо-Ташкентского канала. На участке, где мы работали, канал был 4уже вырыт на глубину метров 6. Все работы вручную, никаких машин и механизмов. Грунт тяжелый — глина. Кетменями, кирками долбили глину, лопатой накидали в мешок. А что «накидали»? Кинул лопату и уже достаточно, еле тянешь. Или в притороченный на спине лоток — и по вырубленным в наклонной стенке
