Книга памяти. Воспоминания солдата - Анатолий Кузьмич Матюхин
4 октября, где-то часа в 3 или 4 дня после очередной неудачной попытки закомпостировать билет я возвращался домой. На входе в общежитие встретил группу ребят, человек 5–6 с вещами.
— Толя, давай с нами, поехали в Ташкент!
— Чем?
— Сейчас поезд идет, Харьков-Горький.
— Подождите. Сейчас сумки свои возьму!
Быстро взбежал на второй этаж, схватил торбы и присоединился е группе. Общежитие наше находилось возле самых ж/д путей, мы спрыгнули с опорной стенки и направились к платформам вокзала. Нашли поезд. Но в вагоны нас-то не пускают — билеты не закомпостированы. В конце концов кто — воспользовавшись зевком проводника, кто — через «гармошки» между вагонами, мы все же пробрались в вагоны. Пристроился сначала в тамбуре, а потом — на своих оклунках и в коридорчике вагона. Ни прилечь, ни нормально сесть, ни даже свободно постоять негде, все забито вещами, людьми (правда, вещами больше). Не помню, сколько ехали, но хорошо помню, что это было поздно вечером, сеял мелкий холодный осенний дождь, прибыли мы в Пензу, где надо было делать пересадку. Наших, институтских, на вокзале собралось немало, отправлять их никто не отправлял, никто толком не знал, к кому обратиться, что делать. Послонявшись, решили: ехать! Прибыл поезд Москва-Ташкент. С ребятами договорились: рассредоточиться, в одиночку легче где-нибудь втиснуться. Трое пошли на противоположную сторону состава, один — в хвост, а я — впереди. Попытки упросить проводников ни к чему не привели. Поезд стоял долго, часа 1,5–2.
Ночь. Дождь. Холодно.
На мне потертая кожаная тужурка с братового (Гришиного) плеча, такие же ношеные парусиновые туфли. Поезд отправляется. Пропускаю 2–3 вагона и уже на ходу цепляюсь за поручни ступенек и таки вскакиваю на них (ступеньки у вагонов тогда были снаружи, стационарные, не убирались). Привязал сумки, крепко охватил рукою поручень, сел на верхнюю ступеньку спиной к направлению движения поезда. Продувает насквозь, временами дождь сменяется мокрым снегом. На каждой остановке соскакиваю и снова жду, пока поезд начнет движение. Наконец, где-то под утро проводник пожалел: впустил в тамбур, а затем и в вагон. Я устроился на третьей, верхней полке (это которая для вещей), это уже то, что надо, главное, тепло, можно поспать.
Прошли Куйбышев, Оренбург, поезд шел на Юг, заметно теплело. В Аральске было уже и вовсе тепло, поезд стоял долго, возле вагонов много продавцов рыбы. И я купил большущего, килограмма на 2 леща, копченого, жирного. Разрезал, жир по пальцам течет… Сейчас такое — мало исполнимая мечта! Дальше поезд пошел казахской степью. Часто и подолгу стояли на разъездах, пропуская попутные санитарные поезда с ранеными, встречные воинские эшелоны с техникой и людьми. Во время остановок высыпали из вагонов, смотрели на непривычные для нас картины безбрежной степи с перекати-полем, колючками, пожелтевшей травой. Много сусликов, они свечками стояли в поле, вдали от колеи, очевидно, наблюдая, кто нарушил их покой. Раза два вместе с нашим составом стоял ХИИтовский эшелон, я встретился с товарищами, которые ехали в нем, возле нашего эшелона варили картошку, устроили общий «банкет». У казахов покупали сыр, брынзу. Правда, охотнее они меняли это на чай, мыло. Но этого и у нас было немного. Питался продуктами, которые купил еще в Харькове, да кое-что покупал. Ехали долго. В Ташкент прибыли 14 октября. 24 октября 1941 г. немцы захватили Харьков.
В ТАШКЕНТЕ
Ташкент встретил нас теплом, солнцем, зеленью улиц и скверов. На вокзале нас встретил преподаватель института и провел нас в общежитие. Это был небольшой домик (говорят, была начальная школа) на окраине города в зеленом дворике. Эта окраинная улица была застроена поселенцами из Украины, российских областей. И усадьбы были похожими на наши: добротные дома-избы, побеленные, со ставнями; ухоженные сады, виноградники. Вдоль улицы журчал арык, от него в каждый двор отходил канальчик для пуска воды, в обычное время перекрытый задвижкой. Когда надо было пускать воду для полива, задвижку подымали.
Сразу за оградой нашего дворика было наливное озеро — запомнились глинистые, отшлифованные голыми телами берега почти без растительности, рыжевато-глинистая, всегда теплая вода. Нас мучила жара, мы двигались, словно вареные. Ни ветерка, ни облачка, только бледная голубизна неба и палящее солнце на нем. Вечер не приносил облегчения. За день все — глинистая почва, асфальт, строения — накалялись на 40градусной жаре, вечером тепло отдавалось воздуху. Не спасало и озеро. Там, в Ташкенте, я понял, что холод можно победить движением, работой, истопить печь; от жары спасения не было нигде!
Занятия начались в помещении ТашИИТУ (Ташкентский институт инженеров транспорта). Пока еще война на Ташкенте не особенно сказалась: карточной системы не было, цены на рынке невысокие. Мы ходили на так называемый Госпитальный рынок. Нас удивляло. Что торговали в основном мужчины. Много фруктов, овощей: виноград, яблоки, груши, гранаты, орехи, дыни, арбузы. Виноград, помню, был по 2р./кг (обычно, говорят, цена ему была 20–50 коп. /кг — это в довоенных денежных единицах). Южный рынок…Трудно передать его размеренный, деловой гул, неповторимый букет запахов южной снеди, жужжанье пчел возле двухколесных арб с виноградом и другими дарами природы, истошные крики ишаков.
На рынке мы бывали часто, деньги у нас на первых порах были, и мы лакомились виноградом, гранатами, орехами — все это в наших краях тогда было редкостью.
Но скоро и здесь начала сказываться война: была введена карточная система, цены быстро росли. Мы получали 400 г хлеба в день. Сейчас это много, мало кто съедает столько. А тогда… Если учесть, что не только ведь хлеб по карточкам — и крупа, и жиры… Съел в обед суп, в котором пшенина пшенину догоняет- вырезали талон на крупу; съел ложку каши, побрызганную несколькими каплями хлопкового масла — еще вырезали талон на масло, и т. д. У нас, студентов, благодаря сердобольности официанток, талоны и на хлеб, и на крупу были вырезаны на много дней вперед. Конечно, на стипендию (тогда 130р. — сейчас 13р.) было не прожить. Почти все мы работали —
