Житие Бориса Завгороднего - Евгений Юрьевич Лукин
И лишь после ознакомления с этим выдающимся документом в Комитете поняли наконец, с кем они связались. Необходимо было как-то исправлять ситуацию. По идее, хмурому темнолицему Борису Ивановичу надлежало срочно пригласить тёзку в свой кабинет ещё раз. Он, собственно, так бы и поступил, однако внезапно выявились новые обстоятельства.
Наискосок от Жёлтого Дома, в одном крыле которого располагалась ментовка, а в другом контрразведка, проживал и ныне, слава богу, проживает классик волгоградской и российской поэзии Василий Макееев. Случилось так, что был ему однажды поднесён на день рождения морской бинокль. С той-то самой поры и полюбил Василий Степанович высматривать вооружённым глазом из окна первого своего этажа, кто именно из коллег-литераторов время от времени пробирается украдкой в казённое здание. А неделю назад возьми да и проговорись об этом в баре Союза писателей. И, хотя имена стукачей были и так всем известны, Борис Иванович встревожился и назначил агенту Ваге встречу в городском парке.
Расположились на скамейке в одной из наиболее глухих аллей.
— Международная обстановка, — глухо и как бы через силу информировал капитан контрразведки, — резко обострилась. В связи с этим мы переводим вас…
И тут… Нет, ну надо же было стрястись такому совпадению! Именно в этот момент по глухой аллее как нарочно продефилировал тот самый педагог, что переводил Борины письма с отечественного на зарубежный. Завидев парочку на скамейке, сначала остолбенел, затем перекривил физию в неискренней улыбке и устремился к сидящим.
— Здравствуй, Боренька! — испуганно косясь на комитетчика, приветствовал он Завгороднего. — Как поживаешь?
Агент Вага Колесо почувствовал себя на грани провала.
— Зашибись, — глухо ответил он.
— Ну и славно! — обрадовался педагог. — Так я пошёл тогда?
Капитан контрразведки по-прежнему хранил недовольное молчание.
— Давай, — разрешил Вага.
И педагог поспешил удалиться.
— Кто это? — осведомился капитан.
— Да так… — уклончиво отозвался агент.
Капитан посопел и продолжил:
— Так вот, в связи с обострением международной обстановки переводим вас в режим глубокой конспирации. Живите, ни у кого не вызывая подозрения, и ждите нашего сигнала.
Сигнала, естественно, так и не последовало.
Читатель вправе спросить, откуда это стало известно автору. Он что, был вхож в Комитет государственной безопасности? Или подслушивал из-за кустов глухой аллеи парка? Как вообще могла случиться такая утечка информации?
Да очень просто: сам Завгородний всё и разболтал. Кстати, ход, на мой взгляд, в конспиративном плане вполне гениальный. Шепелявая исповедь Бориса неизменно вызывала дружный смех, и вскоре по городу загулял анекдот: дескать, председатель КЛФ «Ветер времени» не кто иной, как внедрённый в клуб капитан КГБ.
* * *
А вскоре (примерно год спустя) выяснилось вдруг, что главная-то чума Страны Советов — вовсе не фантастика, а представьте себе, алкоголь. И началась борьба с пьянством и самогоноварением. Но что самое забавное: даже в грозный год ликвидации КЛФ переписка Бориса с Западом не прервалась ни разу. Да и во время перестройки тоже.
Перестройка… Знаете ли вы, что такое перестройка? Это когда исчезает даже то, чего не было. Но герой наш, однако, не унывал. Вот, к примеру, окончательно пропали моющие средства. Населению стали выдавать талоны на мыло. И какая вам радость с этого талона? Нет, отоварить его можно, но это ж надо выстоять очередь!
И что же делает этот негодяй? Он вкладывает талон в конверт и посылает в Австралию! А там это раритет! Представьте на секундочку: настоящий советский талон на мыло! Прямиком из-за железного занавеса! И на радостях сумчатые шлют Борису целый контейнер моющих средств.
Были и другие радостные события.
Воскресло «Великое Кольцо». Преступный клуб «Ветер времени» реабилитировали, председателя его Бориса Загороднего восстановили в правах и переименовали в президента. Но, что самое потрясающее, ему было позволено съездить на Еврокон в Сан-Марино. То есть за рубеж!
Глава 3
Многие считают Бориса Завгороднего грандиозным вралём, современным Мюнхгаузеном, но это, поверьте, не так. Фэн № 1 (а он уже тогда носил этот почётный титул) никогда ничего не выдумывал. Просто у него была очень плохая память, отдельные эпизоды забывались, и невольно приходилось их достраивать словесно. Именно этим, а не чем-либо иным объясняется тот факт, что одну и ту же историю он каждый раз рассказывал по-новому.
* * *
Вопиющая несправедливость: видных деятелей культуры и искусства за границу, пусть изредка, но выпускали. А вот фантастов — ну никогда, никуда, ни под каким предлогом! Видимо считалось, что если уж солисты балета, музыканты, актёры театра и прочие нарушители сексуальных традиций, уехав за рубеж, зачастую оттуда не возвращались, то чего ожидать от фантастов?
Клевета! Наглая клевета! Ни один советский фантаст не остался за кордоном, уже в силу того что ни разу туда не выезжал. Ну приведите хоть один пример! Разве что Юз Алешковский, да и тот, насколько мне известно, сначала свалил за бугор, а там уж начал сочинять фантастику. Не иначе от ностальгии.
Как тут не вспомнить провокационный вопрос интервьюера и громоподобный ответ на него Аркадия Стругацкого: «Если мы с братом и покинем Советскую Родину, то только на танке!»
Единственным фантастом, в возвратной способности которого контрразведка не сомневалась, был Еремей Иудович Парнов. Ему было можно.
А знаете, что ценилось на Западе даже выше, чем настоящие талоны на мыло из-за железного занавеса? Самопальная литература. Делалась она так. Берётся отвергнутое цензурой произведение и распечатывается на пишущей машинке в четырёх экземплярах под копирку (с той и с другой стороны листа). Брошюруется. Переплетается. Выносится под полой на книжную барахолку. Разница в цене между первым и четвёртым оттиском весьма значительна.
И вот, узнав, что лазейка на Запад для него приоткрылась, Борис Завгородний первым делом спрессовал два тюка самопальной литературы (она же самиздат) — по пятьдесят кило каждый. Итого: центнер.
Вполне понятно, что в аэропорту при досмотре его осадили.
— Не пропущу! — заголосила девушка на таможне. — Не имею права! Это антисоветская литература! Она запрещена к ввозу!
— И сё? — запальчиво возразил ей Завгородний. — Ну антисоветчина — и сё? Я ж её не ввожу — я вывожу!
И поднялся у них великий хай. Вылет был задержан на полчаса (по другим сведениям, на час).
Рассказывают, прибегает командир корабля — в погонах и с пеной у рта.
— Пропускай на хрен! — кричит. — Мне ещё до Рима лететь!
Девушка — в слёзы. Так хотела проявить бдительность — и нá тебе!
Погрузили в лайнер центнер антисоветчины. Пассажиры в креслах давно переглядываются в тревожном недоумении: почему не взлетаем? Да уж не угоняют ли нас? А тут ещё в салон
