Марина Цветаева. Письма. 1928-1932 - Марина Ивановна Цветаева
Behüt Dich Gott — es wär zu schön gewesen,
Behüt Dich Gott — es hat nicht wollen sein? [47]
Месть жизни за все те света́.
Вы спрашиваете о «После России»? Сложно. Книга, говорят, вышла месяц назад, но никто ее не видел [48]. Издатель (неврастеник) ушел из издательства и переехал на другую квартиру, на письма не отвечает. Издавал он книгу самолично, на свой риск, в издательстве о ней ничего не знают. С Вёрстами вышла передряга: очень большое количество экземпляров было, по недосмотру, отпечатано так слабо, что пришлось их в типографию вернуть. Отсюда задержка. Надеюсь, что на днях получите. О них уже был отзыв в «Возрождении» [49] (орган крайне-правых, бывший струвовский). В них мои обе вещи «С моря» и «Новогоднее» (поэмы) названы набором слов, дамским рукоделием и слабым сколком с Пастернака, как и все мое творчество [50]. (NB! Пастернака впервые прочла за границей, в 1922 г., а печатаюсь с 1911 г. [51], кроме того Пастернак, в стихах, видит, а я слышу, но — как правильно сказала Аля: «Они и Вас и П<астерна>ка одинаково не понимают, вот им и кажется»… Всё дело в том, что я о П<астерна>ке написала хвалебную статью и посвятила ему «Мо́лодца») [52].
Была бы я в России, всё было бы иначе, ннно — России (звука) нет, есть буквы: СССР, — не могу же я ехать в глухое, без гласных, в свистящую гущу. Не шучу, от одной мысли душно. Кроме того, меня в Россию не пустят: буквы не раздвинутся. (Sesam, thue Dich auf!) [53] В России я поэт без книг, здесь — поэт без читателей. То, что я делаю, никому не нужно.
Да! О М<арке> Л<ьвовиче>. Живет рядом, по той же дороге, через остановку. Медон, еще что-то и Vanves, в этом Vanves у него чудная вилла — говорят — я не была. Не был у меня ни разу, видела раз у А<нны> И<льиничны> <Андреевой>, на чтении Федры (II ч<асть> Тезея). Был как ни в чем не бывало. И я — ничего.
Я очень одинока, бывают у нас только евразийцы, им я неинтересна, или так же мало интересна, как мне — они. Не те — миры, не тот язык, им мое все равно, мне — их. Дружеское равнодушие. У меня никого нет. С молодыми поэтами я не дружу: слабые стихи и сильное самомнение, хвалят друг друга по взаимному уговору, мне там делать нечего.
А Мур чудный. Ровно 1-го февраля, в день своего трехлетия, начал говорить Р, и так увлекся, что часто вместо «глаза» — «граза» (гроза!) и «на полу» — «На пору́» (пару!). Сегодня он, занимая гостя (племянник С<ергея> В<ладиславовича> Завадского, — тоже евразиец) [54] — «Владик, когда я на тебе женюсь — я буду угощать тебя чаем, и кашами, и макаронами». Обожает шахматы, не дает играть. — «Вот красная собака (NB! Конь) съела королеву». — «А королева съела лошадь, проглотила и убежала». Скоро опять будем снимать, увидите. Пишу поздно вечером, устала. В субботу у нас будет Брэй, расскажет о Вас и о Праге. Заранее спасибо за Алину книжку и Муркины штаны. Вы бесконечнотрогательны. Не считайтесь письмами и сроками. Да! получила милое и грустное письмо от С<ергея> В<ладиславовича> Завадского, очень его люблю, а Вы?
<Приписка на полях>: Аля напишет отдельно — и о Муркиных елках, и о дне рождения, — она прирожденный летописец. И, кажется, хочет послать Вам рисуночки. Но это сюрприз.
Сердечный привет от С<ергея> Я<ковлевича>, от меня же — больше чем могу сказать.
МЦ
Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 61–62 (с купюрами). СС-6. С. 365–366. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 81–84.
13-28. С.Н. Андрониковой-Гальперн
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
25-го февраля 1928 г.
Дорогая Саломея, сгораю от самой черной зависти, но у нас тоже весна, — обскакавшая себя на месяц! Погода трогательна донельзя, уже не сидится, а идти некуда, потому что парк знаю наизусть, а в лесу хулиганы.
Виделась с П<утер>маном, дела неплохи, есть надежда на выход книги в марте. Огромное спасибо за чудо десяти билетов, мною пока продано три. Остальные (адресаты) молчат. Есть надежда еще на подписчиков в России.
Да! В Печати и Рев<олюции> огромная статья об «эмигрантских писателях», больше всего о Бунине и обо мне [55]. № у меня есть, приедете покажу. Кое в чем упреки — мне — правильны, но не так направлены. Я бы упрекнула себя лучше. (Говорю о малоумии, — Вы ведь читали отчет?) [56].
Дорогая Саломея, огромная просьба, я бы очень хотела устроить Алю в студию Шухаева [57], но он берет 200 фр<анков> в месяц, а мне и 100 невозможно. Нельзя ли было бы бесплатно, тем более, что она, по обстоятельствам нашей жизни, могла бы ездить только через день, в послеобеденные часы. (У Шухаева от 9 ч<асов> до 4 ч<асов>.)
Она очень способна, с осени учится во франц<узской> школе рисования, но — безнадежной, как большинство таких школ. Вы настолько знаете меня, что не заподозрите ни в материнском преувеличении данных, ни в материнской же излишней требовательности к школе. Просто — Аля очень способна, а школа «pour dames et demoiselles» [58], ерунда, жалко моего времени, которое на это уходит (с 12 ч<асов> до 6 ч<асов>, в эти дни, пасу Мура и ничего своего не делаю).
Подумайте. И если что-нибудь возможно — сделайте. Я знаю двух учеников этой Студии, оба они меньше одарены чем Аля. Но — платежеспособны. И мне обидно. Как лучше — написать ему (Вам) или отложить до Вашего приезда? Вам виднее.
Пишу русскую вещь, начатую еще в
