Василий Шульгин - Дни. Россия в революции 1917

– Корону сорвали, – загудел рабочий. – Бей их, бей жидову, сволочь проклятую!..

– Вот что мы хотим… за этим шли… чтобы узнать… хорошо ли?.. Ваше, так сказать, согласие…

Все четверо замолчали, ожидая ответа. По хорошо мне знакомому лицу Д. И. я видел, что с ним происходит. Это лицо, такое в обычное время незначительное, теперь… серые, добрые глаза из-под сильных бровей и эта глубокая складка воли между ними.

– Вот что я вам скажу. Вам больно, вас жжет?.. И меня жжет. Может быть, больнее, чем вас… Но есть больше того, чем то, что у нас с вами болит… Есть Россия… Думать надо только об одном: как ей помочь… Как помочь этому государю, против которого они повели штурм… Как ему помочь. Ему помочь можно только одним: поддержать власти, им поставленные. Поддержать этого генерал-губернатора, полицию, войска, офицеров, армию… Как же их поддержать? Только одним: соблюдайте порядок. Вы хотите «по примеру их» манифестацию, патриотическую манифестацию… Очень хорошие чувства ваши, святые чувства, – только одно плохо, – что «по примеру их», вы хотите это делать. Какой же их пример? Начали с манифестации, а кончили залпами. Так и вы кончите… Начнете крестным ходом, а кончите такими делами, что по вас же властям стрелять придется… И не в помощь вы будете, а еще страшно затрудните положение власти… потому что придется властям на два фронта, на две стороны бороться… И с ними и с вами. Если хотите помочь, есть только один способ, один только.

– Какой, какой? Скажите. Затем и шли… – Способ простой, хотя и трудный: «все по местам». Все по местам. Вот вы парикмахер – за бритву. Вы торговец – за прилавок. Вы чиновник – за службу. Вы рабочий – за молот. Не жидов бить, а молотом – по наковальне. Вы должны стать «за труд», за ежедневный честный труд, – против манифестации и против забастовки. Если мы хотим помочь власти, дадим ей исполнить свой долг. Это ее долг усмирить бунтовщиков. И власть это сделает, если мы от нее отхлынем, потому что их на самом деле немного. И они хоть наглецы, но подлые трусы…

– Правильно, – заключил рабочий. – Бей их, сволочь паршивую!!!

– Они ушли, снаружи как будто согласившись, но внутри неудовлетворенные. Когда дверь закрылась, Д. И. как-то съежился, потом махнул рукой, и в глазах его было выражение, с которым смотрят на нечто неизбежное:

– Будет погром…

Через полчаса из разных полицейских участков позвонили в редакцию, что начался еврейский погром.

Один очевидец рассказывает, как это было в одном месте: – Из бани гурьбой вышли банщики. Один из них взлез на телефонный столб. Сейчас же около собралась толпа. Тогда тот со столба начал кричать:

– Жиды царскую корону сбросили!.. Какое они имеют право? Что же, так им и позволим? Так и оставим? Нет, братцы, врешь!

Он слез со столба, выхватил у первого попавшегося человека палку, перекрестился и, размахнувшись, со всей силы бахнул в ближайшую зеркальную витрину. Стекла посыпались, толпа заулюлюкала и бросилась сквозь разбитое стекло в магазин…

И пошло…

Так кончился первый день «конституции»…

Второй день «конституции»

19 октября 1905 года «Киевлянин» все-таки вышел. Старый наборщик выполнил свое обещание и набрал две страницы. Больше в Киеве не вышло ни одной газеты. Все они ознаменовали нарождение нового политического строя тем, что сами себе заткнули рот. Впрочем, если не ошибаюсь, это же произошло во всех других городах России.

Еще в сентябре я был призван (по последней мобилизации) в качестве «прапорщика запаса полевых инженерных войск». Но на войну я не попал, так как «граф полусахалинский», как в насмешку называли Сергея Юльевича Витте (он отдал японцам пол-Сахалина), заключил мир [6]. Но домой меня пока не отпускали. И я служил младшим офицером в 14-м саперном батальоне в Киеве. Накануне у меня был «выходной день», но 19 октября я должен был явиться в казармы [7].

– Рота напра…во!!!

Длинный ряд серых истуканчиков сделал – «раз», то есть каждый повернулся на правой ноге, и сделал – «два», то есть каждый пристукнул левой. От этого все стали друг другу «в затылок».

– Шагом!.. – закричал ротный протяжно…

И тихонько – фельдфебелю:

– Обед пришлешь в походной кухне.

– Слушаю, ваше высокоблагородие.

– Марш!!! – рявкнул ротный, точно во рту у него лопнул какой-то сильно напряженный шар, рассыпавший во все стороны энергическое «рр».

Истуканчики твердо, «всей левой ступней», приладонили пол, делая первый шаг… И затем мерно закачались, двумя серыми змейками выливаясь через открытые двери казармы.

– Куда мы идем?

– На Демиевку.

Демиевка – это предместье Киева. Ротный, в свою очередь, спросил:

– Не знаете, что там? Беспорядки?

Я ответил тихонько, потому что знал.

– Еврейский погром.

– Ах, погром…

По его лицу прошло что-то неуловимое, что я тем не менее очень хорошо уловил…

– Возьмите четвертый взвод и идите с этим… надзирателем. Ну, и там действуйте… – приказал мне ротный.

Кажется, первый раз в жизни мне приходилось «действовать»…

– Четвертый взвод, слушай мою команду! Шагом… Марш!..

Я с удивлением слушал свой голос. Я старался рассыпать «рр», как ротный, но ничего не вышло. А, впрочем, ничего. Они послушались – это самое главное.

Пошли. Полицейский надзиратель ведет…

Грязь. Маленькие домишки. Беднота. Кривые улицы. Но пока – ничего. Где-то, что-то кричат. Толпа… Да. Но где?

Здесь тихо. Людей мало. Как будто даже слишком мало. Это что?

Да – там в переулке. Я подошел ближе. Старый еврей в полосатом белье лежал, раскинув руки, на спине. Иногда он судорожно поводил ногами.

Надзиратель наклонился:

– Кончается…

Я смотрел на него, не зная, что делать.

– Отчего его убили?

– Стреляли, должно быть… Тут только тех убивали, что стреляли…

– Разве они стреляют?

– Стреляют… «Самооборона»… Не зная, что делать, я поставил на этом перекрестке четырех человек. Дал им приказание в случае чего бежать за помощью. Пересчитал остальных. У меня осталось тринадцать… Немного…

Мы пошли дальше и за одним поворотом наткнулись…

Это была улица, по которой прошелся «погром».

– Что это? Почему она белая?..

– Пух… Пух из перин, – объяснил надзиратель.

– Без зимы снег! – сострил кто-то из солдат.