Мой отец Пабло Эскобар. Взлет и падение колумбийского наркобарона глазами его сына - Хуан Пабло Эскобар
Давным-давно отец строго приказал: «Когда я умру, не приходите на мои похороны, беда будет подстерегать вас и там». Он требовал, чтобы мы даже цветов ему не приносили, и едва ли не запретил посещать могилу в принципе. И тем не менее мать настаивала – пусть даже «против воли Пабло».
– Что ж, тогда мы все поедем, – сказал я, – а если нас убьют, так тому и быть.
В сопровождении двух телохранителей, назначенных прокуратурой, мы отправились в Медельин. Пришлось арендовать небольшой самолет. В аэропорту Олайя Эррера десятки журналистов так рвались запечатлеть наше прибытие, что мы едва смогли приземлиться: они выбегали на взлетно-посадочную полосу, пока самолет все еще находился в движении, даже не думая о рисках. Мать и сестру посадили в красный внедорожник, меня и Андреа – в черный, но нам стоило немалых усилий пробраться через эту толпу.
Я и подумать не мог, что столько людей придет на похороны моего отца. Люди из низших слоев питали к моему отцу немалую любовь – на мой взгляд, вполне заслуженную, – и теперь я снова стал тому свидетелем. Я был глубоко тронут, когда услышал то же самое, что люди скандировали, когда он открывал спортивные площадки или поликлиники в бедных районах: «Пабло! Пабло! Пабло!»
В мгновение ока десятки людей окружили наш внедорожник и начали колотить по нему, не переставая двигаться к месту, где должен был быть похоронен отец. Один из телохранителей спросил, не собираюсь ли я выйти, но я, осознавая возможную опасность, решил все-таки подождать мать и сестру в центральной конторе кладбища. Невольно я вспомнил предостережение отца и понял, что единственное мудрое решение сейчас – отступить.
Мы всего на несколько минут зашли в кабинет: почти сразу нас догнала рыдающая в панике секретарша. Кто-то позвонил в контору, едва мы припарковались, и сообщил о готовящемся нападении. Мы выбежали из здания, снова сели в черный джип и оставались там до завершения похорон. Я был едва в тридцати метрах, и все равно не мог присутствовать на службе, не мог попрощаться с отцом.
Вскоре приехали мать с сестрой, и мы отправились в аэропорт, чтобы вернуться в Боготу. Я чувствовал себя в полной мере побежденным и униженным. Помню, однако, как за несколько кварталов от нашего отеля машины встали на светофоре, и через пуленепробиваемые стекла я увидел, как на улице безудержно смеется какой-то мужчина. Не сразу я осознал, что у него отсутствуют все четыре конечности, но эта суровая картина привела меня к совершенно новой мысли: если этот бедолага не утратил способности смеяться, то у меня тем более нет причины чувствовать себя настолько плохо. Лицо того незнакомца осталось навсегда в моей памяти, как будто Бог собственными руками поместил его туда, придав мне сил.
По возвращении в резиденцию «Такендама» мы поняли, что покой, который мы надеялись обрести после похорон отца, был бы в лучшем случае мимолетен и что вот-вот мы погрузимся в житейскую суету. Оглушенные скорбью по отцу, окруженные тайными агентами, осаждаемые множеством журналистов, подстерегавших нас буквально на каждом углу, мы осознали: заключение, пусть даже в отеле, а не в тюрьме, обещает быть трудным.
ТОГДА ЖЕ МЫ НАЧАЛИ ПОСТЕПЕННО ОЩУЩАТЬ НЕХВАТКУ ДЕНЕГ. ОТЕЦ УМЕР, И НАМ НЕ К КОМУ БЫЛО ОБРАТИТЬСЯ ЗА ПОМОЩЬЮ.
После возвращения из неудачной поездки в Германию 29 ноября мы поселились в фешенебельном отеле в центре Боготы и, стремясь уменьшить риск нападения, сняли весь двадцать девятый этаж, хотя сами занимали только пять комнат. Наше финансовое положение пошатнулось в середине декабря, когда гостиница выставила нам первый счет за проживание и питание, в который, к нашему удивлению, также включили питание агентов государственной службы безопасности.
Сумма была просто астрономической из-за огромного количества еды и напитков, заказанных охраной. Они ели креветок, омаров, тушеных моллюсков и дорогое мясо, заказывали всевозможные крепкие напитки, чаще всего виски. Складывалось ощущение, что они специально выбирали самые дорогие позиции в меню.
Мы, разумеется, оплатили счет, но наша тревога продолжала расти, а решения не находилось. Но нам показалось, что в этой черной полосе наметился просвет, когда однажды нас навестили мои тети Альба Марина и Лус Мария; последняя приехала с мужем Леонардо и детьми – Леонардо, Мари Лус и Сарой. Пусть мы и не виделись несколько месяцев и не были особо близки, мы все равно были рады их визиту. Младшей сестре, наконец, нашлось с кем поиграть в куклы: к тому времени она почти год провела взаперти, не имея возможности даже выглянуть в окно, не зная, где она, и не получая понятных объяснений, почему ее и нас постоянно окружают порядка двадцати вооруженных до зубов мужчин.
За обеденным столом мы описали, через что нам пришлось пройти в последние несколько недель, и моя мать упомянула о том, как беспокоит ее денежный вопрос. Мы говорили об этом достаточно долго, и сострадание, проявленное папиной родней, привело меня к мысли, что Альба Марина могла бы нам помочь забрать деньги, спрятанные отцом в двух тайниках на участке, который мы называли «голубым домом». Я подумал, что пора это сделать, чтобы хоть какое-то время не переживать о финансах.
Однако комнаты, в которых мы жили, по-прежнему находились под зонтиком государственной слежки. Прослушивали не только телефонные разговоры, – я был более чем уверен, что повсюду спрятаны микрофоны. Я несколько раз пытался их найти – со всем возможным рвением, но, увы, безуспешно: разбирал лампы, телефоны, мебель и все, что казалось мне подозрительным, даже ковырялся в розетках. Но все, чего я достиг – короткое замыкание, отключившее электричество на всем этаже. Я рассчитывал прошептать свой секрет тете на ухо, но все же сначала включил телевизор и прибавил громкость.
Однажды ночью во время нашего удушающего заточения в голубом доме отец в каком-то смысле провел инвентаризацию своих финансов. Когда все спали, он привел меня к двум тайникам, которые устроил в доме, и показал ящики, в которых были спрятаны деньги. По его словам, кроме него и теперь меня, единственным, кто о них знал, был «Толстяк» – один
