Подвиг, отлитый в бронзу - Пётр Семёнович Ворошилов
Навстречу танку встал Паша Коваленко, самый голосистый парень их деревни. Гулкий взрыв словно вывел из оцепенения расчет. На полезших из танка немцев с ревом кинулся Иван Сучков, огромный и страшный.
Так рождалось и крепло великое воинское товарищество, без которого нет солдата.
Ивана Сучкова похоронили на другой лень, в лесу. Он умирал тяжело. В упор почти весь автомат разрядил в него дюжий фельдфебель, пока сам не упал, оглушенный прикладом. Николай Масалов разорвал на Иване гимнастерку и понял, что не спасти друга. А Иван все не верил, что вот так неожиданно и сразу уходит из его молодого и сильного тела жизнь, и всё шептал: «Как же это? Как?». Так и умер, не закрыв глаз, в которых навсегда застыл этот вопрос, оставшийся без ответа.
Они подружились уже здесь, на фронте. Иван не раз участвовал в рукопашных, возвращался обычно без единой царапины и был убежден, что так и закончит эту войну на чужой земле.
- Мы с тобой, Колька, еще будем фрицев душить в этом самом Берлине.
И вот нет Ивана. Но осталась воля друга, его завещание. И он, Николай Масалов, должен ответить на вопрос, на который сам Иван не дождался ответа, до конца нести не только свою, но и его ношу.
Так рождалось чувство ответственности перед другом, полком, перед всей страной, которая, отдавая лучшее, что у нес есть, была обязана крепнуть, чтобы победить. Так рождался солдат.
Вышли к Ельцу. Вынесли знамя, которое им вручили в далеком сибирском городе шефы, сберегли честь полка. Дорогой ценой сберегли.
На Урале полк проходил переформирование. Пополнение - те же юнцы, только на год моложе. Но, глядя на них, Николай Масалов и другие, кто начинал под Касторкой, чувствовали себя много старше. Повзрослели за эти несколько месяцев. На смену бесшабашной удали пришла зрелость. Они уже видели, знали, что такое война. Она их уже ничем не могла ни удивить, ни устрашить.
Полк вошел в состав легендарной 62-й армии Чуйкова. Он держал оборону у Мамаева кургана. Вынесли все: и звездные налеты авиации, и шквальный артиллерийский обстрел, и танковые атаки. Не отступили. Не попятились. Потому что они, солдаты, уже умели воевать. Потому что они, солдаты, сказали: «3а Волгой для нас земли нет».
Здесь полк получил гвардейское знамя. Здесь Николай Масалов видел, как длинными вереницами шли и шли через разрушенный город пленные немцы. Жалости к ним не было. Что-то большое, еще неизвестное нахлынуло на Николая Масалова, когда увидел он всю бесконечную вереницу колонны и каждого в ней солдата. Он - победитель!
В тот день и родился солдат. Потому что солдат, не знавший победы, еще не солдат.
И снова шагал полк вперед. На смену павшим становились новые солдаты.
Полк форсировал Дон, Северный Донец, Днепр. За освобождение Запорожья он получил звание Запорожского. Выдержал тяжелый бой на реке Ингулец. Его знамена видела Одесса. Он отбивал по десять атак в день, но удержал плацдарм - маленький пятачок румынской земли за Днестром.
Потом были Висла, Одер. Да, полк побеждал. Но каждую победу он оплатил кровью своих солдат, убитых и раненых. В Берлин из тех, кого проводила далекая Сибирь, пришли только двое: старший сержант Николай Масалов, теперь уже знаменщик полка, и капитан Стефаненко. И вот...
- Жаль капитана, - сказал Володька. - Надо было поберечься. По всему видать - войне конец.
- А этих, за каналом, на развод, что ли, оставлять? - Николай смотрел на Володьку злыми чужими глазами. - Нет, шалишь! Нечисть, она плодовитая. Беречься потом будем, когда их... под корень, понял?
- Да ты чего вызверился, - возмутился Володька, прилаживая к плечу автомат. - Да я...
- Не шебарши, - строго предупредил его Николай Масалов. - А то ответят тебе из шестиствольного. Теперь эти дела иначе делаются.
В разрушенный дом зашла группа командиров. Армейский генерал начал неторопливо перечислять полковнику с артиллерийскими эмблемами на погонах дома за каналом. Ему вторил майор-танкист. Молодой розовощекий лейтенант в форме летчика быстро делал пометки на карте.
«Вот так теперь эти дела делаются, - удовлетворенно про себя отметил Николай Масалов. - Накрепко делаются».
Глядит на развернутую карту генерал, считает, думает, как бы в этом бою обойтись без потерь и знает, что потери обязательно будут, и он, генерал, обязан первым уже заранее принять на себя эту горькую и тяжелую ношу.
А пока... Рука снова привычно тянется к карандашу, к телефонной трубке. Звучат слова команды. И где-то артиллеристы досылают снаряды в стволы. Выруливают на стартовую дорожку самолеты, наполненные бомбами. Танкисты прогревают моторы, внимательно, как врачи, вслушиваясь в ровное биение железных сердец своих боевых машин.
На переднем крае тихо. Молчат солдаты, готовясь к своей страшной, но обязательной работе. Диски автоматов сполна набиты патронами, скользкими и вескими, как спелые желуди. II вдруг эту сторожкую, предгрозовую тишину прорезало тонкое и призывное:
- Му-утти! Мутти!
Замерли, прислушиваясь, командиры. Вздрогнули, насторожились солдаты.
Все дети плачут на одном языке.
Николай Иванович прервал свой рассказ, поднялся, тяжело сутулясь. Жена испуганно кинулась к нему, прижалась и затихла покорно под его крепкой рукой.
Мы вышли на улицу.
Большой рабочий поселок Тяжин спал. Звездная ночь дышала покоем. Только далеко-далеко, у самого горизонта, копилась неясная черная тень. К утру надо было ожидать дождь.
Мы сели на завалинке. Я закурил. Николай Иванович тоже потянулся к моей пачке «Беломора».
- Вообще-то бросил я это дело. Ну да сегодня такой день.
Николай Иванович говорил ровным, неторопливым голосом. Но руки его, когда он торопливо раскуривал папиросу, мелко дрожали.
