Мамин-Сибиряк - Николай Михайлович Сергованцев
Так опустилась личная свобода на Дмитрия Мельникова, судя по всему, незаурядного человека и работника.
…Разного люда перебывало в доме отца Наркиса. Мите запомнился старый мастеровой с кричной фабрики, у которого подоспела дочь под венец, да так подоспела, что и внуку вот-вот быть. Добро, что причинный молодец на попятную не пошел. И требовалось, значит, молодца по-быстрому окрутить и грех прикрыть. Мастеровой, стеснительно положив руки ладонями на колени, томился на краешке стула, пока Анна Семеновна не принудила его выпить чашку чаю. В располагающем доме гость разговорился, поведал о своем житье-бытье, о горячей кричной работе. А Мите и Коле запомнился его рассказ о черте.
— На огненной-то работе людям живется так. Чертышко, раз отлучаясь из ада, встретил кричного мастера, а кричный мастер был крепко пьян и зовет по дурости черта к себе, в завод. Черт зашел в кричну. Там темно, как под землей, и огонь мелькает, как в аду, — только грознее, потому что тут в день делали полосового железа триста штук. И люди как законченные черти бегают, толкают пришлого черта. И уж черт посторонился, отошел. Потому что два раза горячая штука метнулась у него под носом, да и на хвост впопыхах наступили. А мастер, какой его привел, хоть и пьяный, а стоит, не качается, точно вкопан в землю, машет молотком, как голиком. Тут вбегает в кричну усатый да толстый, брюхо так и ходит на нем, а на лице щеки шевелятся, словно холодец. Вдруг он как заорет, почему-де праздно стоит. «Кто это?» — спрашивает черт. «А это главный мастер. Он всех идет толкать и тебя, брат, тоже». Тут черт подумал-по-думал, полыхнул огнем и дымом в землю и провалился навсегда. В шуме никто ничего не заметил, и пьяный мастер, что гостя привел, тоже в горячей работе чёрта не заметил. Сразу на это место навалили железа и заторопились работать дальше.
Не раз Наркис Матвеевич приводил своих сыновей на завод. Так водилось здесь, что ребятня часто бывала в фабричных корпусах — носили своим тятькам обеды. Наркис Матвеевич считал правильным, чтобы дети его заводской жизни не чурались, знали, чем занято взрослое население, отцы и братья тех самых товарищей, с которыми они играли и гонялись целыми днями по поселковым улицам.
…На заводе самоварный запах, железный гул, снопы огня и шум огромного водяного колеса. В пудлинговой и кричной фабриках, низких, тесных и дымных, несколько рабочих перемешивали в печах и горнах длинной железной клюкой расплавленный до малинового цвета чугун, а другие потом «обжигали» раскаленные крицы — губчатые чушки, поры которых забиты шлаками. Их-то молотами и выбивали, как пыль из половиков валиками. Для защиты от огня и металлических брызг рабочие надевали фартуки из толстого холста или кожи, а к ногам подвязывали грубые деревянные колодки.
И Мите живо представилось, как в жару, грохоте и беготне людей дрожал одинокий черт, пока не сгинул вовремя. Митя даже поискал глазами место на выбитом полу, среди железного хлама, куда спасительно провалился несчастный гость из ада.
Еще маленьким, гуляя с разговорчивой Филимоновной, Митя пугался черных людей на зимней белой дороге. Это возвращались из леса, из куреней отдохнуть и помыться дома чумазые, все в саже углежоги или, как их еще называли, «кабанщики». Они работали чаще семьями, выполняя «урок». Занятие их было тяжелое и вредное для здоровья. От едкого дыма, копоти и смрада, поднимающихся от тлеющих под дерном дров, у «кабанщиков» были вечно красные глаза, которые сильно болели. Недели через две-три куренной работы углежоги долго отплевываются «чернядью». Профессия требовала большой физической силы, выносливости и сноровки.
Взрослое население Шайтанского завода работало на Павла Павловича Демидова. Двести пятьдесят рабочих были заняты на фабриках — кричной, пудлинговой и меховой. Триста пятьдесят — рубили лес, заготовляли дрова, выжигали уголь, одним словом, поставляли для огнедышащего производства топливо. Еще две сотни в окрестностях добывали в рудниках платину и золото. Подросток Митя, когда бродил по дальним окрестностям, не раз бывал на приисках и рудниках, видел тяжелые горные работы крепостных для барского кармана. Труды были непомерные, и хозяйский карман непомерный. Павел Павлович Демидов, князь Сан-Донато, прожил большую часть жизни за границей, туда и текли ручейками доходы со множеств заводов, собираясь в несметное богатство, делавшее имя Демидова полулегендарным в Европе. Князь содержал на свой счет массу благотворительных учреждений в свободной и прекрасной Италии, легионы разных нахлебников кормились около него, меценатствовал для процветания чужеземных искусств. К концу жизни, проиграв 600 тысяч рублей золотом в Монте-Карло, поставил на край гибели свои заводы.
Мите было одиннадцать лет, когда Павел Павлович проследовал через Висим. По-иноземному нарядный, в клетчатой юбчонке, шляпе с пером, вялый и скучный, он даже не заглянул на завод, где под молотами ковалось его богатство. Для Мити это было непостижимо.
«Демидов прожил на заводах около трех недель, — писал Мамин-Сибиряк в очерке «Один из анекдотических людей», опубликованном в 1885 году на смерть П. П. Демидова, — и провел все время в разных «Забавках» или на охоте, служащим и рабочим к нему не было никакого доступа; особенно сторожились подозрительных личностей, которые могли обеспокоить барина прошением… Стояла середина лета, настоящая заводская страда, но рабочие толкались в ожидании барина в селенье, потому что — как же не встретить Павла Павловича?.. Фабрика и заводской дом были вычищены и вылизаны до последней степени… Суматоха ожидания была ужасная — точно на Висим шел неприятель…»
Детские впечатления от приезда барина нашли свое отражение в романе «Горное гнездо» (1883), повествующем о роде Лаптевых, где их прототипом были Демидовы.
Барин гулял в скоротечные дни свои до последнего урочного часа, а рабочие люто бедствовали. С демидовских заводов шли жалобы на притеснения и невозможность жить. Иные письма доходили и до адресатов. В представлении Главного начальника горных заводов Уральского хребта генерал-майора Фольнера министру финансов сообщалось: «…в настоящую пору, при чрезвычайно высоких ценах как на хлеб, так и на все продукты жизненной потребности, очевидно, платы эти не могут обеспечивать и самого необходимого пропитания рабочих, имеющих даже не очень большие семейства… Следовательно, работнику после вычета за провиант не только не останется никакой части из платы, но еще не достанет для полной за хлеб расплаты около 1 руб. 60 коп. серебром».
На представлении, должно быть, министерской рукой помечено: «Писать Демидову. Весьма нужное».
И вот грянул
