Большая гонка. Драма на миллион. Легендарная история о том, как еврейский гонщик, американская наследница и французское авто посрамили гитлеровских асов - Нил Баскомб
Многие уподобляли Берлин той поры современному Вавилону за его необузданное вольнодумство, дикие развлечения, бурление творческой жизни и сексуальную раскрепощенность. Чрезмерность эта, однако, служила лишь шпатлевкой на пошедшем трещинами и готовом рассыпаться по причине гнилости фундамента здании Веймарской республики. Миллионы безработных; демократическое правительство во главе с косным генералом Паулем фон Гинденбургом, парализованное внутренними раздорами, было не в силах совладать с ситуацией, а нацистская партия, напротив, день ото дня укрепляла свои позиции. Полчища ее коричневорубашечников уже начали открыто и презрев закон нападать на евреев, иммигрантов и коммунистов. Французский дипломат так описывал свои ощущения тех дней от немецкой столицы: «Выйти на улицу там было сродни прогулке по зыбучим пескам».[17]
В баре Roxy Рене, однако, чувствовал прочную почву под ногами. Он был хоть и еврейских кровей, но отнюдь не религиозен, да и не задумывался он вовсе о том, как на нем сказывается его происхождение. В его понимании ни корни, ни вера среди гонщиков, собравшихся за общим столом, значения не имели. Будь ты католик или иудей, протестант или атеист; высокородный дворянин или выходец из низов; немец, француз, итальянец или вовсе сиамец, – единственно значимым там было, насколько ты быстр и неделю за неделей стабилен на гоночном круге. Лишь с этой меркой к нему и подходят, полагал Рене, а политика страны, где проходили гонки, в которых он участвует, его настолько не интересовала, что он любые газеты пролистывал сразу до спортивной рубрики.
Пока шестеро гонщиков курили и обсуждали сулившее жаркую борьбу воскресное состязание на АФУСе[18], к их столику перебрался черноглазый мужчина поразительной наружности. Это был Эрик Ян Хануссен[19], ясновидящий, собиравший ежевечерние аншлаги в варьете Scala. Пригласил его посидеть с ними Браухич, водивший знакомство, похоже, со всем Берлином. Не прошло и минуты как гонщики стали допытываться у Хануссена предсказания результатов воскресной гонки. Еженедельные рандеву со смертью, похоже, сделали их весьма суеверным народом.
Хануссен пристально вгляделся поочередно в глаза каждому из гонщиков, а затем написал пару слов на листке бумаги и вложил его в конверт, который отнес бармену за стойку. Вернувшись к столу, прорицатель мрачным голосом посоветовал им не трогать конверта до завершения гонки. «Победитель сидит за этим столом, – сказал он, – но еще одному из вас суждено погибнуть. Оба имени в конверте». – И с этими леденящими душу словами артист удалился.[20]
Рене с товарищами пообсуждали немного, не шарлатан ли он, но вскоре тема разговора сменилась, и за столом снова зазвучал беззаботный смех. Тем временем другие завсегдатаи заведения лишь дивились, глядя на этих современных матадоров, живших, похоже, в совершенно ином, параллельном мире, пронизанном славой и не ведающем страха. Так ведь это и был тот самый мир, в который Рене стремился с самого раннего детства.[21]
Рене обошел вокруг своей Bugatti Brescia с окантовкой решетки радиатора в форме подковы. Последняя проверка. На 25 февраля 1926 года ему всего лишь 20 полных лет и требуется письменное согласие матери для допуска к заезду в гору до Ла-Тюрби, стартующему с окраины его родной Ниццы. С учетом его мальчишеского лица удостоверение личности от него точно потребуют. Кепка ему велика, пиджак и брюки тоже, и выглядит он в целом как юнец, заблудившийся по дороге на танцы.
Юный Niçois[22] втиснулся в плетеную чашку сиденья, смонтированную с помощью деда. Крылья и фары с кузова снимать не пришлось, поскольку Рене заявился в категорию спортивных, а не гоночных авто[23], посчитав, что в ней у него больше шансов на победу среди семидесяти пяти участников состязания.
А вот и его брат Мори́ с с пусковой рукояткой – совладелец Brescia и сопровождающий бортмеханик Рене. Морис на год старше и на полголовы выше Рене – и всегда был начисто лишен присущего младшему брату адского духа беспечной дерзости. Именно поэтому Морис и настоял на своем участии в гонке. Ведь ради победы Рене пошел бы и на сальто-мортале над пропастью, но только не со старшим братом на борту, – его жизнью он рисковать не вправе. Так что, следить за стрелками приборов для Мориса – дело второе.
У стартовой линии – их мать Клелия и сестренка Сюзанна – живо подбадривают. Рене открывает запорный краник (отсекающий клапан) топливопровода, четырьмя качками топливного насоса слева от себя нагнетает давление в бензобаке. Готов, – кивком показывает он Морису. Рывок рукоятки, и четырехцилиндровый мотор Brescia объемом 1,5 л пробуждается со звонким блааааааттттт… блаааааатттт… блааааааттт.[24] Легендарный автожурналист Кен Парди не даром писал, что «мотор гоночной Bugatti, когда он в полной исправности, всегда звучит так, будто его вот-вот разнесет на куски». Морис влезает в открытую кабину и пристраивается справа от Рене, из выхлопной трубы стелется шлейф сизоватого дыма.
Стартовые судьи направляют Рене к исходной позиции в начале подъема. Там Brescia застывает в одиночестве с деревянными брусками под задними колесами во избежание скатывания назад при нажатии на педаль сцепления. Над головой – безоблачная синева.
Педалью газа Рене извлекает из звонкоголосого движка гортанные рррррраап… ррррррааааппп… ррррраааааа-апппппп. Сизый дым теперь уже́ густой пеленой застилает дорогу позади него. Не сводя взгляда со стартового флага, он стискивает пальцы на руле, наклонив к нему туловище. По телу пробегает нервная дрожь. Морис для страховки упирается рукой в стойку ветрового стекла. Другая ладонь у него, как водится, в кармане, поглаживает кроличью лапку, – этот талисман всегда при нем.
Братья понимают друг друга без слов. Без малейшей задержки стремительно рвануть со старта – вот что здесь главное.
Вот рефери на старте поднял флаг. Теперь лови момент!
Прохождение трассы займет считанные минуты. Рене нужно быть на пике формы. Повороты – впритирку. Прямые – на максимуме. До финиша – на голых нервах.
Флаг падает.
Рене топит газ и отпускает сцепление. Brescia взмывает вперед и вверх – к первому крутому виражу.
Ла-Тюрби считается прародительницей гонок в гору, а первым ее победителем в 1897 году стал владелец шинного производства Андре Мишлен, прошедший эту трассу на двухтонном паромобиле De Dion-Bouton
