А. Лидин - Сказания о русских витязях

Сие нечаянное ее открытие привело меня в такое недоумение, от коего долго не мог я освободиться; напоследок начал я ее уговаривать, чтоб она оставила сию безумную страсть, которая, кроме стыда и бесчестия, ничего не может принести. Слова мои, которые лишили ее всей надежды, привели ее в ужасное бешенство: она начала рыдать, проклинать мою любовницу и делать все то, что свойственно в таких случаях бешеным женщинам. Напоследок, выхватив у меня кинжал, хотела пронзить себе грудь, до чего, однако ж, я ее не допустил, сколько она ни старалась намерение свое исполнить. Я угрожал ей, что позову ее служительниц и уведомлю родителя о беззаконной ее страсти, ежели она предприятия своего не оставит.

— Изрядно! — сказала она мне, бросая на меня яростные взоры. — Я его оставлю, но не для того, чтоб влачить бесполезную и горестную жизнь, терзаясь мучительнейшим пламенем к неблагодарнейшему из людей, а чтобы пронзить оружием сим ту, которая осмелилась отнять у меня такое сердце, коего сама недостойна.

Сказав сие, кликнула своих служительниц, а меня просила удалиться. По желанию ее я вышел от нее вон, не надеясь в тогдашнем состоянии привести ее в рассудок.

На другой день пришел к ней, чтоб повторить ей мои советы, дабы она оставила беспутную свою страсть, нашел ее совсем спокойной и согласной на все мои рассмотрения. Столь скорую перемену ее чувствий нимало не вздумал я тогда подозревать, сочтя оное действием ее размышлений и страха, дабы не обесславиться таким пороком, который от всех людей в презрении находится и почитается беззаконным. Обрадовавшись счастливой сей перемене, хвалил ее, что она так разумно сделала, победив такую страсть, которая, кроме позора и бесплодного мучения, ничего ей не обещала. Потом, утвердя ее в мыслях сих наиболее, пошел я от нее весьма спокоен, не предвидя себе никаких напастей.

Вскоре после того женился я на моей любовнице. Весь наш двор радовался сему браку, ибо первый министр всеми был любим за добродетель свою и правосудие. День нашего брака торжествован был со всевозможным великолепием: все знатные бояре приглашены были к столу, который продолжался до полуночи. По окончании оного препровожден я был с молодою моею супругою в брачную комнату и оставлен на произвол любви и нежности. Какое ж было тогда мое веселие, когда я увидел себя полным обладателем той, которая любезнее мне была всего на свете! Будучи от радости вне себя, бросился я перед нею на колени, целовал стократно ее руки и клялся ей вечною верностью. Но в самом жаре моих восхищений застучались у дверей; сей стук произвел в моем сердце некое устрашительное волнение: тайный страх и прервание удовольствия, вкушаемого мною тогда, встревожили всю во мне кровь и произвели во всех моих жилах трепетание. Подошел ко дверям, спрашивал я, кто стучится; на вопрос мой ответствовано мне тихо, чтоб я отворил дверь, ибо имеют до меня крайнюю нужду, которая не терпит ни малейшего промедления. Сие еще более встревожило меня; я отпер тотчас двери и увидел вошедшую ко мне мою сестру.

— Я пришла сюда, — говорила она мне с ласковым лицом, — оказать тебе такую услугу, какую может сделать такая токмо сестра, какова я.

Потом, отведя меня к стороне, сказала мне, что она принесла такое питье, которое предохраняет жен от неверности.

— Сим напитком, — продолжала она, — хочу я услужить молодой твоей супруге, что предохранит ее от всяких соблазнов. Пускай она теперь же его выпьет, — примолвила она, вынимая из кармана стекляночку и подавая ее мне, — ибо завтра оно никакого уже действия иметь для нее не будет.

Сказав сие, начала она ласковым образом принуждать меня, чтоб я заставил мою жену выпить сей напиток, предвещая мне от того непоколебимую ее верность. Сие лестное обещание, побуждения ее и благопристойность с моей стороны, дабы не огорчить толь ласковой сестры за ее усердие ко мне, склонили меня ее просьбу исполнить, на что и жена моя согласилась.

Сестра моя, видя ее пьющую, метала на нее радостные взгляды, кои толковал я тогда усердием ее ко мне.

— Теперь я торжествую! — вскричала она потом, увидев, что жена моя все допила. — Напиток сей, конечно, сохранит ее от вечного непостоянства, ибо это столь лютый яд, что никакое лекарство не может его одолеть. А чтоб исполнить все то, — продолжала она яростно, — чем я ей должна, так вот ей мой подарок на свадьбу!

По сих словах вонзила она в грудь бедной моей супруги кинжал, который она до тех пор в сокрытии держала.

— Рвись теперь, мучитель мой! — возопила она ко мне в бешенстве. — И заплати терзанием за то мучение, которое ты мне причинил!

Представь себе, государь, — говорил мне печально незнакомец, — каково было тогда мое состояние. Я думаю, что молния, нисшедшая с небес, не привела бы меня в такое изумление и ужас, в каких тогда я находился. Наконец, гнев, преодолев все прочие движения, объял меня; я не мог в тогдашнем состоянии ему воспротивиться и поразил тем же кинжалом лютую мою сестру, которым она умертвила несчастную мою супругу.

— Умри и ты, — вскричал я ей, — беззаконница! и ступай во ад под область фурий, которых ты злобою своею превосходишь!

На стук падения пораженных и крик наш вошло к нам несколько людей, а за ними вскоре и родитель мой. Два окровавленные трупа поразили всех удивлением и страхом, а наипаче богдыхана. Я, бросившись перед ним на колени, рассказал ему все сие начальное происшествие и, будучи объят горестью и отчаянием, просил его лишить меня жизни как смертоубийцу.

— Ах! — сказал мне родитель мой, проливая слезы. — Ты неповинен, хотя и лишил жизни свою сестру; всякий брат это ж бы сделал, увидя погибающую свою супругу.

Несчастлив один твой отец, — продолжал он, — который и к беззаконным детям не может истребить вдруг горячности, вселяемой в сердца наши природою.

Приближенные бояре старались утешить как родителя моего, так и меня и приказали вынести вон тела супруги и сестры моей, дабы не умножать наших сокрушений печальным сим зрелищем. Я, препроводя императора в спальню, старался его утешить, хотя и сам не в меньшем утешении имел нужду. Вся ночь почти прошла во взаимных вздохах и стенаниях; наконец, уже на заре родитель мой успокоился сном, что и мне советовали сделать. Я бросился в постелю не столько для сна, как чтоб отдаться свободнее моей горести, которой тогда ничем не мог я преобороть.

Долго не мог я заснуть, терзался разными ужасными воображениями, то представляя себе плачевную смерть моей супруги, то воображая лютость моей сестры и мщение мое, учиненное ей. В сих мыслях постиг меня сон, но не для успокоения, а для лютейшего моего страдания. Приснилась мне сестра моя в таком точно виде, в каком она лежала, будучи от меня поражена: платье ее было всюду окровавлено, волосы растрепаны, на лице ее присутствовали гнев и ярость. Она влекла за волосы несчастную мою супругу, испускающую стон и вопли, и пронзала ее беспрестанно кинжалом. Я бросился к ней на помощь и хотел поразить саблею ее мучительницу, как сестра моя, поднявшись с нею на воздух: