Император Наполеон - Николай Алексеевич Троицкий
14 октября 1808 г. Наполеон проводил Александра из Эрфурта на веймарскую дорогу до того места, где встретил его 27 сентября. Отделившись от свиты, оба императора сначала ехали верхом на конях, не торопясь, разговаривая, а потом возле карет, которые ждали Александра, спешились и долго ещё прохаживались вдоль дороги, продолжая беседу. О чём они говорили тогда, никто из историков так и не узнал. Наконец императоры пожали друг другу руки, обнялись, расцеловались. Александр и его свита заняли места в экипажах и отбыли. Наполеон долго стоял на дороге, смотрел им вслед, пока они не скрылись из виду. Потом молча сел на коня и шагом поехал в Эрфурт. Взгляд императора был таким сумрачным, что свита опасливо держалась в стороне. О чём он думал в тот час расставания? Не о грядущем ли закате столь ценимого им союза? Он не знал, что простился со своим другом, бывшим и будущим врагом навсегда, но, может быть, уже предчувствовал это.
3. Разгром пятой коалиции
Пока Наполеон был занят испанскими делами, Англия очень старалась организовать и снарядить за свои деньги очередную, пятую, коалицию против Франции. Главными поставщиками «пушечного мяса» для предыдущих четырёх коалиций были Россия, Австрия и Пруссия. На этот раз неизменному «спонсору» всех коалиций, каковым была Англия, не повезло: Россия вступила в союз с Наполеоном, а Пруссия всё ещё не оправилась от катастрофы 1806–1807 гг.; пришлось довольствоваться людскими ресурсами Австрии. Здесь после трёх кряду проигранных войн с Францией стали расти реваншистские настроения — особенно после Байлена и Синтры. «Луч солнца блеснул наконец из Испании!» — говорили тогда реваншисты по всей Австрии. Английские субсидии (4 млн ф. ст.)[616] позволяли им наращивать силы и возможности. Эрцгерцог Карл (с 1806 г. уже генералиссимус!) реорганизовал австрийскую армию с учётом французского опыта, довёл её численность до 310 тыс. человек и создал обширные резервы численностью в 200 тыс. человек из т.н. ландвера (военнослужащих второй очереди запаса). Партию войны в Австрии возглавляла императрица Мария-Людовика (как ранее в Пруссии, королева Луиза). Она собственноручно вышивала и раздавала полкам боевые знамёна[617].
Подогревали агрессивный настрой австрийской военщины не только затруднения Наполеона в Испании, но и предательские (а для Австрии крайне выигрышные) интриги Талейрана. «Хромой бес» не удовольствовался взятой им на себя ролью платного агента России и 29 января 1809 г. на личной встрече с австрийским послом (и будущим канцлером) К.Л.В. Меттернихом вызвался служить ещё и Австрии — за плату в «несколько сот тысяч франков»[618]. Сообщая об этом императору Францу I, Меттерних подчеркнул: «Сколь бы великой ни представлялась названная сумма, она всё равно меньше тех жертв, к которым мы привыкли, а результаты того, что мы его наняли, будут безмерными». Сошлись для начала на сумме в 400 тыс. франков. Андре Кастело так комментирует эту сделку: «Ничтожно малая сумма, если учесть, что Талейрану в бытность его министром иностранных дел Директории перепало только «на чай» 500 тыс. франков за подписание договора с Португалией и 780 тыс. франков за переговоры с Гамбургом». Действительно, шпионские услуги Талейрана Австрии (как, впрочем, и России) были безмерными. «Он переправлял в Вену самые секретные государственные документы: дипломатическую переписку с Петербургом, директивы послам, сведения о расположении войск, военные планы»[619].
Вернёмся теперь к последним январским дням 1809 г. Узнав не только о вооружении Австрии, но и о каких-то (без подробностей) тёмных интригах Талейрана и Фуше, Наполеон оставил армию в Испании, 23 января примчался в Париж и 28-го затребовал к себе в кабинет шесть высших сановников империи. То были архиканцлер Ж.Ж.Р. Камбасерес, архиказначей Ш.Ф. Лебрен, президент Финансовой ассамблеи Е.П. Монтескью, военно-морской министр Д. Декре, Фуше и Талейран (в качестве обер-камергера двора). Все они стали свидетелями, а Талейран — ещё и жертвой знаменитой сцены, сотни раз описанной в исторической и мемуарной литературе, — сцены, о которой её очевидцы «не могли до гробовой доски вспоминать без содрогания»[620].
Всё началось как обычно: Наполеон сел за свой рабочий стол и пригласил всех собравшихся сесть. Заговорил он жёстко, но без особого раздражения, о том, что имперские сановники, включая министров, много, хотя и зачастую не то, говорят, но мало что делают, плохо выполняют свои обязанности, причиняя тем самым вред государству. Поскольку он не называл конкретных лиц, сановники, встревоженные ожиданием персональных разборок, стали успокаиваться. Но вдруг император встал. Все моментально вслед за ним поднялись. Талейран, возможно предчувствуя любую кару, вплоть до виселицы, прислонился к камину. Наполеон пошёл прямо на него, остановился перед ним лицом к лицу, почти вплотную, и какие-то мгновения так смотрел на него, будто норовил испепелить его взглядом. В зале наступила мёртвая тишина. Талейран побледнел и опустил глаза. «Вы вор, мерзавец, человек без чести! — стал кричать на него император в таком порыве гнева, что казалось, он готов сейчас же расстрелять обер-камергера или повесить. — Для вас нет ничего святого, вы всех предавали и продавали! Вы продали бы и родного отца!»
Талейран стоял у камина с лицом «бледнее смерти», молча и неподвижно, точно окаменел (по-русски можно было бы сострить: «окаминел»). А Наполеон словно хлестал его по лицу новыми обвинениями — в том, что Талейран подстрекал императора к расправе с герцогом Энгиенским и уговаривал впутаться в войну с Испанией, а теперь хулит и ту расправу, и эту войну. «Он всё ему перечислил, — читаем у А.3. Манфреда, — весь длинный список предательств и преступлений; в нём недоставало главного — эрфуртской измены; о ней он не знал». Последние слова Наполеон произнёс, буквально содрогаясь от бешенства и отвращения к Талейрану: «Почему я вас не повесил на решётке Карусельной площади! Но берегитесь, это сделать ещё не поздно! Вы дерьмо в шёлковых чулках!» С этими словами Наполеон вышел из кабинета, хлопнув дверью.
Талейран стоял по-прежнему как изваяние, ничего не выражая ни жестом, ни взглядом. Его коллеги смотрели на него с ужасом, видя, что на нём, как говорится в таких случаях, лица нет. Но это «дерьмо в шёлковых чулках», уже преодолев страх, внутренне торжествовало: ему стало ясно, что Наполеон, хоть и проведал о чём-то, «не знает ничего (цитирую Е.В. Тарле. — Н.Т.) ни
