Михаил Ульянов - Реальность и мечта

По всем поступкам и их последствиям Ленин в истории на первых ролях. И что особенно важно, если смотреть на него из театрального зрительского зала, — Ленин произвел на исторической сцене потрясающую воображение перемену декораций, которая придала миру и человечеству иной вид, иной смысл. Такое мог совершить лишь по-настоящему мощный, титанической воли человек. А вот зол он или добр, праведник или грешник — это уже другой вопрос.

Уйти от его наследия нам не удастся, жизнь его и дела неразрывно связаны с Россией на века, и было бы очередным идиотизмом снова переписывать историю в угоду политической конъюнктуре. Я отнюдь не призываю обновлять, подпудривать и подкрашивать розовый миф о справедливейшем из вождей. Но также я никогда не соглашусь с теми, кто ноет по углам: «Ах, раз он такой плохой и недобрый, его не надо показывать, не надо о нем говорить!»

22 апреля 1993 года по случаю дня рождения Ленина журналист одной из газет задал мне такой вопрос: «Хотели бы вы еще раз сыграть образ Ленина?»

Такого, какого я играл прежде, — нет. А такого, какого еще можно сыграть, — личность трагическую, страшную, поистине шекспировскую фигуру, в его мощи, в его беспощадности, с его оголтелой верой в свою миссию, с его неистребимой жаждой власти, с его убежденностью в собственном праве уничтожать всех и каждого, кто мешает ему делать то, что он считает верным, с его фанатизмом и в то же время с каким-то детским бытовым бескорыстием — разумеется, сыграл бы, если б силы позволили! Да если был бы такой драматургический материал. Тема Ленина — это же кладезь для нынешних Шекспиров или Достоевских. При таком характере — такая трагическая жизнь! Взять нэп: это пытка для него была — отступить от собственной веры, уступить, неважно, что на время, капитализму. Ведь никто тогда не мог наверняка предсказать, можно ли будет остановить это отступление, и ведь как он пошел, какие набрал обороты — тот треклятый капитализм. Но таков был масштаб этой личности, этой воли, что он не побоялся отступить. Так же было при заключении Брестского мира, ведь на карту ставилось все. На тактическую карту. Ради стратегической победы.

А последние его трагические годы: уже теряя память, теряя речь, он видит, что не туда поворачивает его дело и власть вырывается из его рук. И нет уже сил переломить курс, как он это делал раньше. Для человека мощной воли и интеллекта, я думаю, было мучительнейшей пыткой понимать все это и не иметь возможности не только действовать, но просто говорить или писать. Какая же это была трагическая ситуация… Это было бы счастье, сыграть такую роль! В ней можно многое рассказать об истории нашей страны, ибо Ленин, как никто другой, характеризовал ту эпоху в истории России.

Я ют до сих пор не могу понять: если было так, как пишут сейчас, что Россия в 1911–1913 годах была страной процветающей, что мы в те годы завалили Европу зерном и саму масляную Голландию маслом, а Париж мясом; что наши Путиловы, Рябу- шинские, Мамонтовы, Морозовы, предприниматели и купцы развивали могучую промышленность, да и в подготовке национальной интеллигенции, талантливых ученых она, Россия, шла впереди планеты всей, — как же могло случиться, что победила стихия бунта — революция?

Я и вправду застал какие-то следы тех высот. Например, качество гимназического образования: моя покойная теща бог знает когда училась в гимназии немецкому языку, но до самой смерти его помнила. Или смотришь на гимназические фотографии наших дедов рядом с их учителями, которые сплошь мужчины, за исключением одной или двух дам. А наши школьные фотографии — полная противоположность. На них ни одного мужчины- педагога, а у женщин-учительниц такие несчастные, замученные лица. В них не видно ни достоинства, ни желания учить кого-то и воспитывать.

Наверное, нельзя сказать, что Россия до Первой мировой войны была правовым государством, а уж в военное время и подавно. Но тому, что творилось у нас десятилетиями после революции, она точно давала сто очков вперед. Конечно, можно вспомнить 9 января, Кровавое воскресенье. Зато небезызвестен факт, что брат казненного цареубийцы Александра Ульянова —

Владимир — не был изгнан из гимназии, напротив, его наградили золотой медалью за успехи и разрешили поступить в университет, получить общественно значимую профессию юриста и работать. Ну-ка, что бы ждало такого брата через полвека после тех событий?!

А взять «врагов режима» — революционеров: как жили они в своих ссылках? Так не жили и свободные крестьяне. Ссыльные неплохо питались, даже мясо ели. Ходили на рыбалку и на охоту. Общались. Беседовали. Получали книги и журналы… Впоследствии большевики исправили эти упущения в уложении о наказаниях. Они-το по себе знали, что такие ссылки никого не устрашат. Уж они-то по-другому расправлялись со своими не только что врагами, а просто несогласными. И такого натворили, что люди еще долго будут вспоминать с ужасом. А начался этот ужас с первых шагов революции и Гражданской войны.

По множеству свидетельств и фактов царская Россия действительно двигалась в сторону изобилия и права. Однако война положила конец этому движению: народ был озлоблен, а власть неустойчива. И Февральская буржуазная революция закономерно смела остатки царизма. Возможно, в других условиях на этом месте и появились бы ростки нового, но история не терпит сослагательного наклонения. Большевики смогли перехватить рычаги управления государством. И как тут сбросишь со счетов колоссальную волю Ленина, вождя большевиков? И как же не думать об этом с высоты нынешнего дня, если оглядываешься на столетие назад? Поэтому перед искусством нельзя снимать следующую задачу — когда поднята революционная тема, следует увидеть, обдумать и понять этот «субъективный фактор», этот сгусток энергии — Владимира Ульянова-Ленина. Потому настоящая работа над его образом на сцене еще впереди. И прямое зеркало, без тумана и прочих дефектов изображения, для него еще не отлито.

Когда к столетию Ленина Евгений Симонов решил не возобновлять старый спектакль, а поставить его заново, пересмотрев все сцены и в основном трактовку образа вождя, мне как исполнителю роли пришлось искать свое понимание этой задачи. Никаких открытий в период тотального застоя я сделать, естественно, не мог. Однако я постарался убрать из характера своего героя ту навязчивую улыбчивость, добротцу, простотцу, мягкость, назойливую человечность, которой постоянно тыкали в нос нашего зрителя, внушая: смотри, какой человечный, а ведь гений. Мне хотелось сыграть его пожестче. По этому поводу при случае мне даже негромко делали замечания мои товарищи по сцене, так, чтобы не дошло до иных ушей, мол, очень он у тебя жесткий, непривычный. А я размышлял просто: не мог человек в ночь переворота, когда решалась судьба России, его самого, его мечты о социалистической революции, быть милым и улыбчивым. Или, вернее сказать, я не мог себе представить Ленина таким в ту ночь. Я видел его предельно сосредоточенным и напряженным. Сжатым, точно кулак. Видел, как стиснуты его челюсти последним напряжением воли. В таком состоянии, думаю, человеку не до сантиментов. И глупо, наверное, в такую-то страдную пору чаями-кофеями и другой ерундой заниматься. То есть тем, чем занимались прежде многие исполнители роли Ленина.