Дневники: 1925–1930 - Вирджиния Вулф
Родмелл
8 августа, понедельник.
Я планировала написать здесь блестящий отчет о трех днях в Дьеппе. Он должен был внезапно забить чудесным фонтаном из тетради на столике у окна в (забыла название места) с видом на Сену. Река там очень широкая, а из-за поворота постоянно появляются пароходы, норвежские с топливом, английские, французские, и Нэн постоянно пыталась прочесть их названия, демонстрируя какую-то нервную трепетную гордость за Францию (или мне показалось?) и как бы намекая на то, что их уединенная жизнь там, в Опгаре[631], ей нравится больше, чем Этель. «Я стадное животное», – немного язвительно сказала Этель, хрупкая и едкая, избалованная любимица более суровой и прямолинейной Нэн[632]. Мы, кажется, смотрели на утес с церковным кладбищем, надгробные плиты которого возвышались над синим морем. Но я должна была подробно описать все это, а теперь, наверное, не стану… У них очень узкий дом, сплошь окна, устланный бледными и яркими самаркандскими коврами, выкрашенными в зеленый и голубой цвета, с прекрасными «поделками» и большими горшками с тщательно подобранными цветами, за которыми следит Ломас[633]. Белый бультерьер с поврежденным в драке ухом расхаживает по комнатам. Стильно одетая Нэн шьет вечерние накидки, а Этель жаждет разговоров. Несса и Дункан говорят, что разговоры витают в воздухе и никогда не затихают надолго[634]; на самом деле дом построен на тончайшей древесной золе, такой мягкой и серебристой, что поначалу не замечаешь, как она попадает в горло и делает кожу сухой и пыльной.
Почти каждый день мы ездили на автомобиле. Купив граммофон, мы открыли маленькое окно возможностей; а теперь откроем еще одно с помощью автомобиля – хотела сказать я, но меня прервали.
10 августа, среда.
Да, автомобиль привносит радость в нашу жизнь; свободу, мобильность и легкость – в нашу привычную стационарность. Мы сворачиваем в Фалмер, едем по холмам, заскакиваем в Роттингдин[635], мчимся в Сифорд; приезжаем под проливным дождем в Чарльстон, коротаем время с Клайвом (Несса в Бодиаме), возвращаемся к чаю; все легко и просто; летаем словно ястребы. Наши дни без автомобиля, как и пещерная жизнь, скоро останутся в далеком прошлом. Спустя неделю в Родмелле Леонард полностью освоился как водитель; мне же не хватает уроков, но я стану экспертом еще до середины сентября. Разные мелкие улучшения в доме заставляют меня трепетать от надежды и отчаяния. Потратить ли мне £5 из своего кармана на дополнительную новую кровать? Увы, боюсь, придется, но это, по крайней мере, положит конец великому и ужасному процессу меблировки, а уже в следующем году я добавлю декора и уюта. Возможно, если я заработаю дополнительные деньги, мы сможем обустроить для меня спальню-гостиную на чердаке, расширить кабинет Л. и таким образом получить желанный, просторный и светлый дом. Имей мы свободные £300 каждый год, трудно было бы придумать, на что их тратить, кроме как на дом, путешествия и мелочи для себя. В свои 45 лет мы с Нессой снова отращиваем крылья после голодных неурожайных лет. Она способна получить еще £500, а может и больше[636]. Она уже купила рулон линолеума и шкаф. А вот мое положение нестабильно. Может, с «Маяком» я и взобралась на вершину, но это не гарантирует, что мы не откатимся назад; моя журналистика наверняка надоест американцам; богатого свекра тоже нет, но, видит бог, мне не о чем беспокоиться. Я по-прежнему надеюсь на нашу гибкость и предприимчивость.
Странным инцидентом – с психологической точки зрения, как говорил исчезнувший Котелянский[637], – стало серьезное беспокойство Моргана по поводу моей статьи о нем. Волновало ли меня хоть секунду то, что он сказал обо мне[638]? Была это похвала или осуждение? Перед нами хладнокровный, отстраненный человек, принимающий, однако, близко к сердцу каждое слово; явно и до глубины души подавленный тем, что я не вознесла его на пьедестал; снова и снова пишущий с претензией или намеком на это; озабоченный тем, чтобы статья вышла в Англии и больше внимания было уделено его «Поездке в Индию». Если бы меня спросили, я бы ответила, что из всех писателей Морган наиболее равнодушен и хладнокровен к критике. И все же он беспокоится о ней в десять раз больше, чем я – человек с противоположной репутацией.
Это возвращает меня к тем последним дням в Лондоне, когда я заглянула к Оттолин, вела с ней непринужденную задушевную беседу, а потом, как будто нечаянно нажав не на ту кнопку, обрушила на себя поток нежности со стороны Филиппа. Он пришел некстати на следующий день и еще раз спустя сутки, когда у меня была Сивилла. Я снова почувствовала тревожное возбуждение от «любви», то есть физическое желание, делающее меня беспокойной, слишком нервной и эмоциональной, чтобы просто говорить с ним. Однако вернулся Л., вбежала Пинкер, и влюбчивому Филиппу, который тут же потерял большую часть своего обаяния и стал грубым, как старый баран, пришлось уйти. Кстати, я нашла в Родмелле письмо, цитирующее «Комнату Джейкоба» – «приезжай ко мне, дорогая»[639], – им я и вызову завтра ревность у Виты. Но как себя вести, особенно теперь, когда он наш сосед[640], я не представляю и не знаю, отвечать на его письмо или нет[641].
Сегодня, однако, первый вечер после возвращения Нелли в хорошем настроении, да еще и с Глэдис [племянница?], – я уже предвкушаю свой ужин. У меня ощущение, будто последний раз я по-настоящему ужинала в Опгаре; ветчина и яйца, сыр и малина, один раз запеченный пудинг – вот как мы питались с бедной чахлой миссис Бартоломью.
21 августа, воскресенье.
Я собиралась записать несколько маленьких сцен.
Одна из них имела место на равнине по пути в Райп в один ослепительно солнечный жаркий день. Мы остановились на обочине около трех часов дня и услышали пение гимна. В воздухе витало одиночество и отрешенность. Люди пели самим себе в жару. Я оглянулась и увидела в дверях коттеджа «леди» из среднего класса в юбке, пальто и шляпке с лентами. Она заставляла петь дочерей сельскохозяйственных рабочих; кажется, это было во вторник около трех часов дня. Позже мы проходили мимо коттеджа и увидели прибитого над дверью деревянного грифона – предположительно, герб ее семьи.
Одна из многих вещей, которые мне нравятся в автомобилях, – это ощущение, что ты, словно путешественник с другой планеты, становишься мимолетным свидетелем сцен, которые были и будут никем не записаны. Я
