Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

Впоследствии, во время Гражданской войны, я заметил, что еврейские девушки находили во мне что-то, что вызывало в них искреннее и притом вполне бескорыстное влечение ко мне. Несмотря на всю разницу в положении и воспитании, я глубоко ценил эти искренние порывы и, со своей стороны, платил им искренним признанием их достоинств. Не раз выручал я их и их семейства от возмутительного отношения со стороны разнузданных негодяев, вызванного расовой ненавистью, подогретой корыстолюбием. Но все это – лишь в границах рыцарского обета защиты невинности от гнусного насилия. Я отдавал себе отчет, что вальтерскоттовская Ревекка стояла несравненно выше его бесцветной леди Роэны, но, подобно Айвенго, готовый на все ради ее жизни и чести, я никогда не мог бы назвать ее своею. Что же я мог бы ответить на вопросы ее близких? Передо мною она была святая, я открыто признавал это. В свое оправдание я мог привести лишь, что во всем виновата моя опрометчивость, что я глубоко преклоняюсь перед ее совершенствами и готов понести любое наказание.

– Смотрите, как я вас проучила, – говорила моя Аля, спускаясь по лестнице по окончании бала. – Я ни минуты не сидела, и вот мои трофеи… Ее руки были полны цветов.

Я глубоко чувствовал себя виноватым, но не перед нею… Когда мы вернулись домой, все недоразумения уже были забыты.

– Она действительно очень хорошенькая, – говорила Аля, – мы там с ней познакомились. Не сердись на меня, Заинька, я вспылила, меня уж очень подзудила Богуславская. Я ведь все это слыхала от тебя, не хотела только говорить с ней об этом… Но мне было очень весело. Вокруг меня все крутились, не хотели отходить. Поднесли массу цветов, а Николай Аристархович – самый большой букет – было чудесно!

Николай Аристархович вскоре еще раз отличился. Он вообще был большой чудак: раз, по капризу внучки, снял для нее целый трамвай, «чтоб покататься вдвоем». Другой раз мы ужинали у Балюков. Вдруг он подходит и шепчет на ухо Алечке: «У вас теплая шубка? Да? Ну, я пригласил несколько троек, поедем на острова».

Головокружительная быстрота коней, мчавшихся вихрем под голубой сеткой, под звон бубенцов, шикарный кучер в шапке с павлиньими перьями, сверкавшие бриллиантовой пылью деревья и берега, – все это промелькнуло перед очарованными взорами наших дам. И когда, наконец, мы очутились в нашей теплой уютной спальне, с Джилькой, радостно прыгавшей перед нами, чтоб лизнуть в лицо свою хозяйку, мы еще сильнее почувствовали уют домашнего очага и невыразимое счастье остаться вдвоем.

– Ах, Зайка, как хорошо! Джилька, дай мне раздеться! Какой он славный, Николай Аристархович! Джилька, не сумасшествуй! Зайка, ведь он все сделал только для меня, он знает, чем меня побаловать!

Но на Пасху старик превзошел самого себя. Я делал визиты, а Аля нежилась в кровати. Вдруг звонок… – визит! Она едва успела накинуть матине… «Скажите, что еще спят!» Но любопытство толкнуло ее к окну; внизу, подле швейцарской, стоял Николай Аристархович в шубе и с шоколадным яйцом невероятной величины в руках, тоскливо поглядывая на наш балкон…

– Заставили меня подняться второй раз на шестой этаж, – бор мотал он, христосуясь, – правда, я к вам первой!

Пасха была ранняя; с заиндевевшей бородой и усами и с колоссальным яйцом в руках, он казался точным воплощением Деда Мороза.

В Петербурге весна приходит быстро. В начале апреля уже все говорит о ее приближении. Снежная пелена, широким саваном прикрывающая величественную Неву с ее бесчисленными разветвлениями, начинает терять свою белизну; лед синеет, местами дает трещины и, наконец, приходит в движение, ломая и унося с собою временные мостки. Нева тронулась. Река оживляется, на ней появляются ялики и мелкие пароходы. По улицам слышится смолистый аромат тополей.

В более пустынных кварталах, там, где начинает пригревать солнышко, из-под снега уже журчат ручейки; приходится выбирать дорогу в тех местах, где дворники уже успели отгрести снег своими деревянными лопатами. Звонко поют петухи. Временами становится жарко.

С удивленьем видит бард: Этакое чудо – Шубы движутся в ломбард, А пальто – оттуда…

Но весна капризна. Снова дует суровый ветер, настают холода… правда, уже ненадолго.

Неожиданно на бирюзово-синей Неве появляются белоснежные обломки льда, целые ледяные поля. Это двинулся ладожский лед.

Одна за другою, огромные льдины перегоняют друг друга, лезут одна на другую и заполняют всю реку белоснежными обломками. Все снова кутаются в меха – но уже чуется победа весны: река свободна, ее плотно ослепляет яркой синевою.

И, наконец, выставляются зимние рамы. В квартиру врывается струя свежего воздуха, шум и стук городских экипажей, отдаленный звон церквей… Дрожки уже везде сменили санки, и пешеходы спешат во всех направлениях в легких пальто и весенних костюмах. Вот она, наша северная весна!

Sun is shining, ice is broken,Bright’s the sky and melts the snow,And in human heart’s awokenLove of life and you and hope.[91]

– Зайка! Куда мы поедем? Ведь тянет в поле!

– Мне рекомендовали хорошенькую дачку на берегу, в Финляндии.

– Где именно? Я там бывала с тетей.

– В Оллиле. Там, говорят, скромно, тихо и недорого. У самого берега.

– И Джильку заберем?

– Разумеется!

Сказано – сделано. Вот мы уже на даче. Каждый день в четыре часа я уже дома, как истый дачный муж, до небес нагруженный пакетами. К поезду выходит Аля с собачкой на цепочке.

– А здесь очень мило! Все такие любезные! Тут рядом живет твой товарищ, высокий, красивый, с женою. Представь себе, у него такой же фоксик на цепочке. Он мне прямо навстречу, наши собачонки сцепились, начали играть, перепутали цепочки… Едва их разняли. Он покраснел, и я – тоже. Пришлось познакомиться, его фамилия Энден[92], жена его Боткина. Он даже твой родственник…

– Ну, вот тебе и знакомство… А это что за девочки?

– Ах, это мои маленькие поклонницы, Муся и Рита. Как только я выгляну, они уже начинают: «Дуська из голубой дачи, Дуська из голубой дачи!» Все время меня встречают и провожают. Уже на бегу кричат: «Моя ручка правая, моя ручка левая». Их папа бельгиец, а мама итальянка. Они перезнакомились со мною, обе такие славные и красивые. Но пойдем на пляж; очень холодно, мало кто купается, но теперь все гуляют, любуются на закат. Рядом Сестрорецкий курорт, многие заходят сюда.

На пляже разгуливали тепло закутанные дамы и мужчины в пальто. Только, видимо, чтобы не забывали, что это курорт, появилась дамочка в трико без малейших признаков платья. Ее окружала толпа поклонников. Подбежали Муся и Рита:

– Дуська, а ваш муж тоже привез конфет? Папа по субботам всегда привозит маме огромную коробку шоколада, мы уже знаем, что это значит. Дуська, когда мы будем уходить, выгляните из окошка!