Объяснение в любви - Валентина Михайловна Леонтьева
Родная моя, большая и прекрасная улица. Какая же она стала маленькая! Все стало маленьким: и сам дом, и вестибюль парадного, где мы играли во время дождя, и даже двор — раньше огромный, он вечно был забит дровами, и мы просто боялись в нем потеряться. Большой серый камень так и остался лежать под окнами первого этажа, он был и нашей скамейкой, и нашим столом, за которым мы уплетали засунутые наспех в карманы бутерброды. Жила я на шестом этаже, последнем. Это была немыслимая высота. Лежа на подоконнике, я видела наш двор как на ладони. Он был так далеко от меня, как от «Алисы в стране чудес» ее туфельки. Я очень любила набирать в маленькую круглую корзиночку всякую всячину, а иногда и что-нибудь вкусное, привязывать к ручке нитку и, зажав в кулаке катушку, спускать осторожно свое сокровище в лес протянутых рук. На спуск уходила почти вся катушка — вот каким высоким был для меня наш дом!
В нашем доме был большой гастроном, продукты привозили на лошадях. Увидев их из окна, мы, дети, выскакивали из своих квартир и, перепрыгивая через две-три довольно крутые ступеньки, обдирая ладошки (перила были железные), через считанные секунды оказывались во дворе. И начинался праздник!
Абсолютно убеждена, что лошади радовались так же, как и мы, особенно если это было давнее знакомство. Мы кормили их сахаром. До сих пор я физически ощущаю это удивительно нежное, осторожное прикосновение бархата к моей открытой, чуть выгнутой ладони. Мне казалось тогда, что эти губы шепчут мое имя, а в глазах — благодарность. Лошадь тыкалась в пустой кулак, ей хотелось еще сахара. Мы вновь взлетали на свои этажи и снова скакали через ступеньки вниз, упоенные своей добротой и любовью к животным, и ничуть не задумывались, что в доме иногда не оставалось ни одного кусочка сахара.
Лошади были гигантами. Огромные лохматые ноги и толстые шеи, иногда были в парусиновых шапочках, из-под которых смешно торчали острые уши. Это были и крепкие, сильные — молодые, и понурые, потные от усталости — старые. Мы любили беззаветно одних и до слез жалели других. С боков у них были шоры, ограничивавшие их боковое зрение. Наверное, боятся автомобилей и трамваев, думали мы. Видели они только то, что было впереди. «Так им было легче…»
Вот видите, что значит начать вспоминать детство! Как же далеко я ушла от дня сегодняшнего — 9 мая 1983 года. Но вернусь к цели своей поездки. Поднимаюсь по лестнице, идти легко. Время, что ли, отполировало ступеньки? Теперь они кажутся более пологими, а ведь с годами должно быть наоборот. Иду, хотя работает крохотный лифт на два-три человека. Он был и до войны, но мы и кабину-то никогда не видели — лифт вечно был закрыт, и интереса к нему никто из нас не проявлял.
Медленно поднимаюсь на шестой этаж, и каждая лестничная площадка — своя метка памяти. По-прежнему в окнах цветные витража, из которых мы с величайшим трудом вытаскивали цветные стеклышки. Сейчас в это трудно поверить, а тогда не знаю кем уже начатое варварство стало неистребимым желанием. Кто знает, может быть, целый светящийся витраж без зияющих ранок и не вызвал бы страсти иметь свое маленькое сокровище — разноцветное стеклышко. Витражи так и сохранились, не скрывая содеянного нами. Дети после нас их уже не трогали.
Да, детям, родившимся перед войной, было не до стеклышек, а следующие поколения были уже детьми телевизионного века, и многое из того, во что мы играли, пришпорив нашу фантазию, они получали на блюдечке в телевизионных передачах. Мы никогда не видели далекую, знакомую по «Доктору Айболиту» Африку. Но как мы любили гулять вдоль по Африке, фиги-финики срывать. У каждого из нас была своя Африка, рожденная своей собственной фантазией.
Сегодняшние дети тоже путешествуют по Африке, да что по Африке, по космосу, но, увы, путешествуя, они часто остаются только созерцателями. Информацию они получают точную, разностороннюю, часто основанную на новейших исследованиях, иногда парадоксальную, и поток ее буйный, но вот пробуждается ли у них фантазия, или информация эта тяжелым бременем ложится на их хрупкие плечи и поединок с ней они продолжают лишь у экранов телевизоров? Думаю, во многом это зависит от родителей. Конечно, телевидение может быть хорошим, добрым помощником в воспитании детей, но нельзя возлагать на него главные функции, оно только помощник, способный обращаться к ребячьей фантазии, но не оставаться с ней один на один, иначе вырастим худосочных интеллектуалов в очках с большими линзами, предпочитающих кресло у телевизора любым другим способам передвижения по рекам, горам и долам.
Казалось, на витраже четвертого этажа время остановилось. Вспомнились мельчайшие детали «злодеяний», сохранились следы нашего вандализма — рваная лента мягкого металла, с трудом удерживающая рисунок витража. И вот наконец шестой этаж. Здесь самое высокое окно, и самое красивое, верхнее полукружье осталось нетронутым, а вот ставни уже застеклены простым стеклом. Еще один марш, и я на своей площадке у двери под цифрой 20. Это моя квартира. Но я уже никогда не нажму звонок у этой двери. Там нет никого, кто жил вместе со мной. Не осталось. Грустно, больно…
Очень хочется еще раз заглянуть в большую прихожую, где стояли громоздкие темные шкафы, пройти по длинному коридору и нажать на ручку второй двери справа. Очень хочется! Но сознание того, что вот сейчас дверь твоего дома откроет чужой человек и спросит: «Вы к кому?», гасит желание пройтись «по дому своему». Рядом на площадке другая дверь. Здесь их всего две. Квартира № 21 — конечная остановка моего путешествия в прошлое.
Стою и не знаю, в какой из звонков позвонить — их пять, и под кнопочками нет фамилий. А мне нужны Тихоновы или Мерц. Здесь живет моя подруга детства Оля Мерц, теперь, конечно, Ольга Ивановна. Мы познакомились с ней во дворе, когда она кормила лошадь капустными листьями. Оля родилась в этом доме, а я только-только переехала сюда. Нам было по пять лет. Оля чувствовала себя уверенно, хозяйкой положения. И они вместе с лошадью, аппетитно хрумкавшей сочными листьями, не обращали на меня ни малейшего внимания. Я была «новенькая», и мне тоже очень хотелось кормить лошадь, очевидно, вид мой был настолько жалок, что девочка снисходительно протянула мне один капустный листок.
Так мы познакомились. А потом и подружились. Учились в одной школе,
