Софья Аверичева - Дневник разведчицы

— Не забыли, помнят, значит. Вот и хорошо, вот и хорошо. А я, знаешь, если жив останусь, всегда буду помнить наших ребят, роту, где я узнал настоящих людей, настоящую боевую дружбу. И могу спокойно и смело смотреть людям в глаза. Ведь я кровью искупил свою вину…

Мы с Леной чувствуем себя получше. Я уже выползаю на крыльцо, греюсь на солнышке. А Лена подолгу сидит в постели и смотрит в окно.

А за окном весна.

25-е мая.

Я получила большую почту, в том числе письмо из роты, которому обрадовалась больше всего.

«Здравствуй, боевой друг Софья! Твое письмо читали всей ротой. Молодчина, что не теряешь чувства юмора. Мы рады, что у тебя руки и ноги целы и ты собираешься в скором времени прибыть в роту. А мы так располагали, что ты не вернешься к нам. Увезут, думали, тебя в глубокий тыл, и ты после госпиталя попадешь в свой театр Ф. Г. Волкова и мы не увидим тебя больше. Жаль ребят, особенно Макурина и Ляльченко. Смелые были разведчики. Война есть война, ничего не поделаешь. Может, Макурин выживет!.. А Павлу если ампутируют ногу — это хуже смерти для него. Очень уж он горячий. Передавай ему от нас боевой привет. Пусть держится. У нас все по-старому. День и ночь работаем, забыли, когда и спали. Ползаем за проклятыми фрицами и все впустую, никак не можем взять живьем «рыжего». Многие ребята, кто был ранен с тобой, давно выздоровели и вернулись в роту. Анистратов пробыл в санчасти всего два дня. Вячеславу Ложко в медсанбате вытащили пулю из ягодицы, и он сразу же сбежал в роту, а через день пошел в бой. Вот крику-то было через это от капитана Трофимовой!

16 мая у нас была «большая игра». Рыжим досталось крепко. Но «языка» взять мы опять не смогли. Тащили двоих, но они, окаянные, померли на нейтральной. Мы все же их дотащили, как вещественное доказательство.

В бою был ранен капитан Печенежский. Как ни старались девчата удержать его в санчасти до полного выздоровления, особенно Нина Тихомирова, комроты быстро вернулся домой, в роту. Капитан Трофимова жаловалась майору Озерскому. Но командиру полка нужен «язык», поэтому он махнул рукой на Печенежского.

Вот и все наши новости. Тошев грустит без тебя, не с кем ему поговорить о своей невесте, а невеста ему ничего не пишет. У Ищенко с глазами все хуже и хуже, куриная слепота одолела. Печенежский думает его отчислить из роты. Но нам жалко с ним расставаться. Ждем твоего возвращения.

С боевым приветом! По поручению и под диктовку роты писал Александр Шестаков».

28-е мая.

Настроение у меня расчудесное. Письмо ребят — как целебный бальзам. Меня в роте ждут. Думаю, что через несколько дней, самое большое через недельку, я вырвусь отсюда. На ногах уже стою крепко, двигаюсь без костылей. Рука в тепле хорошо ощущает предметы. Правда, стоит ей немножко охладиться, как мертвеют пальцы, скрючиваются. Михаил Григорьевич говорит, что так будет еще долго.

Ухожу в лес, там часами тренирую руку и ногу. Заново учусь бросать гранаты. Валя и Сабина непременные мои спутницы и помощницы во всех делах. Вместе со мной они ползают на «блокировку» предполагаемого дзота, бежим в атаку. Мы не теряем ни минуты. У нас все точно по расписанию. Я им часто рассказываю о своих боевых друзьях — разведчиках, автоматчиках. Думаю, что они сбегут в боевое подразделение.

Лену отправляют самолетом дальше, в тыловой госпиталь. Я не могу смотреть в ее огромные, печальные глаза. Какие у нее выразительные глаза, какой открытый взгляд! В них и боль, и тоска, и надежда. До конца своей жизни не забуду эту чудесную чистую девушку — партизанку Лену.

4-е июня.

Завтра я ухожу домой, домой в свою роту! Когда я попросила выписать меня из госпиталя, наш «главный» ужасно рассердился: «Партизанщина!» Изо дня в день я убеждала его, что в роте мне будет спокойнее, что на перевязки я смогу ходить в санчасть. На задание сразу не пойду. Я уже смертельно ему надоела. В конце концов с возгласом «Я слагаю с себя ответственность!» он взял с меня подписку, что я выписываюсь по собственному требованию и госпиталь за последствия не отвечает.

На прощанье написала в стенгазету заметку, в которой благодарила моих исцелителей — врачей, сестер, нянюшек, особенно дорогого Михаила Григорьевича.

До сих пор я никому не говорила о своей гражданской профессии. Не знаю почему, но, мне кажется, сказать о себе «я — актриса» как-то неудобно, очень уж это громко и ко многому обязывает. А тут концерт. Я взглянула на лица раненых солдат, на людей в белых халатах, сидящих в зале, и не могла сдержать себя. Вышла на сцену и сама попросила разрешения выступить. В ответ — аплодисменты. Я читала Суркова и Симонова. «Пехотинец», «Жди меня», «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины»… Долго не отпускали меня со сцены. Аплодировали вовсю, особенно за поэму Суркова «Думы солдатки» и за симоновскую «Майор привез мальчишку на лафете».

Вместе со всеми аплодировал и улыбался мне Михаил Григорьевич. Значит, он все понял и не сердится. После концерта девочки-медсестры окружили меня, я даже расцеловалась со всеми.

Завтра рано утром я отправляюсь домой.

6-е июня.

До штадива добралась на попутных машинах. Водители попадались удивительно хорошие ребята. Рассказывали интереснейшие истории. Ну и я не осталась перед ними в долгу. Угощали свиной тушенкой, печеньем, конфетами и… комплиментами.

Заночевала в штадиве у Минны Абрамовны Малой — переводчицы нашей дивизии. А рано утром зашагала домой. Какое утро! Все сверкает, поет, переливается, звенит! И все это в моей душе! И утренние теплые лучи солнца, и свежий легкий ветерок, и молодая зеленая трава, и птицы! Иду и всему улыбаюсь.

Миновала подразделения дивизионного хозяйства, саперный батальон, артиллерийский полк. Навстречу бегут девушки. Я не сразу в них узнала Валю с Анюткой. Веселые, чистенькие. В новой форме с ослепительно белоснежными подворотничками, в юбках…

— Софья! Со-о-фья! — Они схватили меня в свои объятия. — Ну как твои раны? Здорово же тебя стукнуло!..

У Лавровой слезы… Такого еще не было с ней! Что-то новое в нашей Валентине. В походке исчезла угловатость, размашистость. Она стала женственнее, просто нежнее.

— Что с тобой, Валюша?

Лаврова увлекает меня в мягкую, душистую траву и смеется. Анюта сочувственно, с сожалением качает головой: «Разве не видишь, влюбилась наша Валентина». «Баба я, Софья, баба! Такая же, как все!» — жарко шепчет Валентина.

Наш полк перебазировался. У нас новое место жительства. Адрес: овраги, один километр южнее деревни Улоинки. Что-то ждет меня в роте! Ускоряю шаг. Овраги… овраги… Здесь вся местность изрезана оврагами. Слышу отдельные голоса, удары топора. Далеко разносится эхо. Рота где-то близко. Лучи солнца играют в листве молодого березняка и ельника. В березовой роще солдат с топором легко обрубает ольху. Он весь в ветках, а они все падают и падают. Солдат обернулся и с криком: «Ай-яя-я!» исчез. Сразу узнала Мубарака Ахмедвалиева.