Софья Аверичева - Дневник разведчицы

Остальные девушки в палате из штаба армии и корпуса. Они все знакомы между собой. Одна из них, комсомолка Валя Останина, ранена в руку. Остальные больны. В центре всех разговоров Ирина — актриса армейской бригады. Она окончила школу Малого театра. Высокая, полная, с длинными золотыми волосами. «Медицина» настоятельно требует остричь волосы, а Ирина и слышать не желает об этом.

После обхода врачей, перевязок и всяких процедур появляются гости, главным образом, из соседних палат. Вот входит лихой моряк в накинутом на плечи бушлате, с гитарой в руке. Моряк очаровывает девушек. Он поет новую песню: «Темная ночь, только пули свистят по степи», а потом: «Я вам не скажу за всю Одессу, вся Одесса очень велика-аа, но и Молдаванка и Пересыпь обожают Костю-моряка». Девушки «умирают» от восторга.

Это повторяется каждый день. Лена тяжело вздыхает, нервничает, но молчит. Я тоже молчу, хотя голова раскалывается на части. Терплю, потому что приходят ребята из боевых подразделений. Вон у моряка вся грудь в орденах. Говорят, он разведчик глубокого тыла.

Однажды Пришел пожилой подполковник, выздоравливающий. Чувствовал он себя неудобно, вошел в двери как-то боком. Извинился перед всеми. В госпитале ужасно скучно. Он пришел послушать пение «очаровательной Ирины Сергеевны», а также песни героя «Авроры». Но подполковнику не повезло. В палату ворвался главный хирург и устроил разнос.

— Вам что здесь, клуб? Ишь женихи какие: на костылях, замотанные бинтами, а туда же — к девочкам поближе. Еще недавно умирали, ахали, охали! Не успели встать с коек!.. Вон отсюда, донжуаны! — кричал доктор, багровея, но в глазах у него прыгали веселые озорные искры. — А ты, черт старый, лысый, а туда же! Постыдился бы! — кричал он на несчастного подполковника.

Перепуганные донжуаны покинули своих дам и в панике бежали из палаты. С этого дня хождений стало гораздо меньше. Очень уважают и боятся в госпитале нашего дорогого доктора Шанина.

Медсестра Сабина рассказывает: главный хирург госпиталя делает такие чудеса в медицине, что о нем нужно писать целые тома. В госпитале есть шоковые палаты. Это — смертники. Михаил Григорьевич вырывает и таких больных из лап смерти. Тяжелораненые с нетерпением ждут его прихода в палату. Я по себе это знаю. Стоит ему появиться на пороге, как на душе становится светлее. Меня он упорно зовет партизанкой.

Михаил Григорьевич назначил упражнение для моей руки. Приносит то узкую палочку, то шарик, вроде яйца. Я целыми днями занимаюсь гимнастикой. Главный хирург доволен: «Живучи вы, женщины, как кошки. Где мужчине нужно три месяца, вашему брату и одного хватает! Мы с тобой еще повоюем, партизанка!»

Уже ночь, но девушкам не спится. Они рассказывают всяческие истории.

Лена-партизанка тяжело дышит. Она пытается повернуться на бок. Закрывает уши. «Девушки, вы бы потише!»— прошу я их. «Хорошо, хорошо», — соглашаются они, но уже через минуту слышится: «Ирина, а что у вас произошло с армейской концертной бригадой?» — «О, это длинная история», — лениво тянет грудным голосом Ирина. «Об этом разное говорят, ужасно интересно послушать вас! — любопытствуют девушки. — Почему вы ушли из бригады?» — «Ха, ушла?! — смеется Ирина. — Я не ушла, меня «ушли». — И она рассказывает с омерзительной циничностью о веселой жизни в концертной бригаде, которую с позором разогнали.

— Ах ты, шлюха! Какая же ты гадкая! — поднимает голову с подушек Лена. — Вот бойцы сегодня утром рассказывали Аверичевой, как они всю ночь ползали в болоте, охотясь за «языком», как наши солдаты стоят в траншеях по грудь в воде, а вы… чем вы в такое время занимаетесь в армии? Ты же ученая! Государство на тебя деньги тратило, в люди вывело. Чем платишь ты стране, своему народу!..

Лена тяжело откинулась на подушки. Прибежали сестры, дежурный врач.

— Уберите меня отсюда куда угодно! — тряслась всем телом Лена. — Чтоб я только не видела и не слышала эту мразь.

Врачи сделали Елене укол. А потом сестры и нянюшки отгородили ее, а заодно и меня шкафами и завесили простыней. Лена постепенно успокоилась. В палате водворилась тишина.

Утром послышался тихий стук о шкаф. Раздвинулись простыни, и в нашем углу появились Сабина и Валя Останина. Валя пришла просить извинения за своих подруг.

— Мы совсем не причастны к похождениям, которые рассказывались ночью… Правда, мы не воюем на передовой с оружием в руках, как вы, но каждая на своем месте трудится, не жалея своих сил. Не думайте, пожалуйста, о нас плохо!

— Что вы, девочки! Мы о вас и не думаем плохо, — отвечаю я. — А вот таких Ирин на фронте не должно быть!

Елена молчит, но она согласна со мной, судя по взгляду, которым она обменивается с Валей.

С этого времени Валя Останина приносит нам каждый день полевые цветы, пишет за нас письма, обменивает у местных жителей табак, который нам положен, на клюкву. Из клюквы девушки делают нам сироп и кисель. У Вали неисчерпаемый запас энергии. Она в регистратуре узнает о прибытии раненых, и к моему окну все чаще подходят раненые — бойцы нашего полка. Они рассказывают о боевых делах. Дивизия ведет бои местного значения. Разведчики каждую ночь ползают за контрольными пленными. Скоро дивизия пойдет вперед.

Валя разузнала, что в одной из палат лежит разведчик Павел Ляльченко, тот самый Ляльченко, судьба которого после ранения оставалась неизвестной. Палатная сестра сказала, что ему придется ампутировать ногу. Ранение у него было очень тяжелое, ногу пытались спасти, но, как видно, безуспешно. С помощью Вали и сестрицы добралась я до палаты, где он лежал, и села на пороге.

— Товарищ Ляльченко, к вам пришли из вашей роты автоматчиков! — наклонилась над ним сестра.

— Вот здорово! — обрадовался Ляльченко, напрасно пытаясь поднять голову. — Братва, кто пришел, подойдите!

Я подошла. Исхудалое, желтое лицо. Заострившийся нос. Глубоко запавшие глаза. Спекшиеся губы. По рассказам ребят, это был удалой парень, храбрый разведчик. Сердце сжалось от боли, слова не могу вымолвить. Видно, нервы мои порасшатались. Взяла себя в руки, улыбнулась. Рассказала о делах роты, о последней операции. Сказала, что его помнят. Бойцы и командиры, рассказывая новичкам о боевых делах роты, не забывают сказать о его смелых действиях. Ляльченко лежал с полными слез глазами и приговаривал:

— Не забыли, помнят, значит. Вот и хорошо, вот и хорошо. А я, знаешь, если жив останусь, всегда буду помнить наших ребят, роту, где я узнал настоящих людей, настоящую боевую дружбу. И могу спокойно и смело смотреть людям в глаза. Ведь я кровью искупил свою вину…

Мы с Леной чувствуем себя получше. Я уже выползаю на крыльцо, греюсь на солнышке. А Лена подолгу сидит в постели и смотрит в окно.