Григорий Зинченко - Побег из Бухенвальда
— Бог вам заплатит за меня.
На следующий день отправился в лагерь. Делать там было нечего и мы организовали группу велосипедистов, которые ездили по деревням и просили продукты для общей кухни. Я был доволен этой работой, ведь так быстрее проходило время. Когда мы ездили по селам, вели себя прилично и были довольны тем, что нам давали. Но существовала другая группа людей, которая занималась разбоем и прославилась своим пиратством.
Проявляли наглость, грабили и награбленное привозили в лагерь для общего пользования. У них даже появились мотоциклы с коляской. Но я к таким людям не присоединялся, поскольку считал себя верующим. Однажды наша группа примерно из пятнадцати человек выехала в направлении «моей» деревни. Я проговорился, что здесь недалеко живет мой хозяин. Все сразу же изъявили желание поехать к нему. Я согласился, но при одном условии, что мы ничего просить у него не будем, даже яиц, ведь он был такой добрый ко мне. Воображая из себя героев-победителей, мы вихрем внеслись во двор и я, как свой человек, иду к дому. На крыльцо вышел очень взволнованный хозяин дома, оно и не удивительно, ведь слух о русских, как о грабителях, дошел и до него. Я подошел к хозяину и снова стал благодарить за спасение моей жизни. Взгляд его сразу потеплел, а тут и хозяйка вышла на крыльцо. Нас пригласили в дом, накрыли стол и принесли ящик вина. Сколько я жил у них, ни разу не видел, чтоб в этом доме пили вино, поэтому был крайне удивлен. Прошло уже четыре года как я пил вино и знал, как болит голова после этого. Решил выпить совсем немножко, но даже от такого количества у меня закружилась голова. Я обратил внимание, что за столом не было Эллы.
— А где Элла?
— Она больная и лежит в своей комнате.
Я очень растерялся, не ожидая такого ответа. Поднялся на второй этаж, несмело постучал в комнату Эллы и зашел. Да, действительно она была больна. Немного посидел, поговорил. В последний раз я попрощался с Эллой, в ответ она покачала головой. Так и уехал в лагерь. Это было последнее свидание с этой семьей. Через несколько дней нас отправили на родину. Подали машины, загрузили наши вещи и прощай, Германия!
Эта история не выдумка, а действительная жизнь Григория Зинченко.
Часть III. Возвращение на родину
Был жаркий августовский день, церемония передачи пленных проходила в торжественной обстановке. Несколько сот американских солдат были выстроены в три ряда, как на параде, а с другой стороны в таком же порядке, но только в четыре ряда, выстроились русские войска. Машины с пленными находились на нейтральной полосе. Мы сидели в открытых машинах и ждали, что будет дальше. Но вот, по какому-то невидимому знаку, колонны двинулись навстречу друг другу. Со стороны казалось, что идут навстречу два вражеских полка. Было такое чувство, что русские сорвутся с места и с криком «Ура, за Родину, за Сталина!» — пойдут в атаку. Но произошло совсем по — другому, здесь навстречу друг другу шли союзники. Когда войска сблизились, все остановились, офицеры вышли вперед. Минута напряженного молчания. Мы, казалось, перестали дышать, внимательно наблюдая, что будет дальше. Они подали друг другу руки, а потом стали обниматься. Ряды дрогнули и через какое-то мгновение все смешалось, солдаты бросились навстречу друг другу с распростертыми руками, как бы говоря, что оружия уже нет в их руках и они готовы обнять друзей. Простые солдаты двух могущественных стран обнимаются, и слезы радости блестят на глазах. Мы, сидевшие в машинах, были люди гражданские и не знали, что нам делать? Не верилось, что дожили до минуты освобождения, что страшное все осталось позади. Здесь были те, кого добровольно-принудительно угнали на работу в Германию, и сейчас они пожелали вернуться на родину. Но были и те, кому удалось спастись из фашистского плена, чудом оставшиеся в живых и поэтому особенно счастливые.
Женщины, со слезами на глазах, бросились к солдатам, все повыпрыгивали из машин, стали целоваться и обниматься, хотя были совершенно чужие, но радость всех объединила, сделала близкими и родными. Наконец, все успокоились, но слезы продолжали литься из глаз.
Солдаты стали угощать друг друга, чем могли. На душе был покой, конец скорбям! Свобода, скоро будем дома!
Какое счастье — после испытаний и трудностей соединиться в едином порыве радости. Уезжая, американские солдаты на прощанье долго сигналили, мы, провожая их, махали руками до тех пор, пока машины исчезли из поля зрения. Нам предложили располагаться кто где может, под открытым небом, поставили небольшую охрану, хотя мы и не собирались куда-то бежать. У некоторых были мешки и даже чемоданы с вещами. Стали делать постель для ночлега. У меня же не было ничего, кроме костюма, который дал хозяин и рубашки с печатью «Бухенвальд», но душа моя пела от радости. На следующий день нас разделили на группы, женщин отвезли в женский лагерь для отправки домой.
Мужчин же разделили на две группы, молодежь до двадцати пяти лет в одну группу, а остальных — в другую.
Позже я узнал, что старшую группу отправили в Сибирь на лесоповал. Меня, как и всю группу, зачислили в армию. Так, находясь еще на немецкой земле, я стал солдатом.
Когда-то, еще живя в лесу, я мечтал добраться до Чехословакии. И вот, похоже, мечта стала сбываться.
Там, где можно было пройти за три дня, нас водили целый месяц, по одной и той же дороге, из Германии в Чехословакию и обратно, то на север, то на юг. Наконец, мы вырвались из этого заколдованного круга и через Польшу двинулись на Украину. К зиме мы пришли в город Коростень Житомирской области, где и началась по-настоящему моя служба в армии.
Я быстро пошел на повышение. Меня сразу же приняли в комсомол, ведь это считалось путевкой в жизнь.
Затем перевели в отдел писарем батальона, так как у меня был красивый почерк, а вскоре я стал заместителем начальника по политзанятиям. Занятия проходили по понедельникам, и им я посвящал все свое время. В штабе мне давали подсобный материал и говорили, на какую тему я должен подготовить доклад. Занятия проводил капитан, у которого я был помощником. Но через некоторое время мне доверили самостоятельно проводить политзанятия. Сначала, для практики, мне доверили роту, но впоследствии дали батальон. Слух о том, что я был узником «Бухенвальда», прошел по всему гарнизону.
Однажды мне предложили рассказать о своей жизни в «Бухенвальде». Собрался целый батальон. Стали сыпаться вопросы и вместо одного положенного часа учебы прошло четыре. С того времени парторг взял надо мною шефство, чтоб подготовить меня в члены компартии.
Прошло уже полгода службы в армии. Письма домой писал часто, но ответа почему-то не получал, наверное, из-за того, что писал много подробностей из моей солдатской жизни. Я описывал, что служу в авиации, город, где проходит моя служба. Так или иначе, но письма дальше армейской цензуры не шли. Я решил написать письмо в сельский совет, с просьбой сообщить о моих родственниках, живы они или нет. И вот за четыре года я получил первую весточку от родных. Писала сестричка Оля. С трудом я разбирал слова, письмо было в дороге месяц, изрядно потрепалось, да к тому же все залито слезами. От радости я даже не мог читать, хотелось сразу все охватить одним взглядом. Но вот читаю:
