С Мюге - Улыбка фортуны

— Как же Вы, русский человек, будете жить в Израиле и иметь израильское подданство?

— Я знаю многих людей еврейской национальности, живущих в России и имеющих советское подданство. А вообще-то я не собираюсь просить меня о лишении советского гражданства. Я познакомился с правилами выезда граждан СССР на постоянное жительство в капиталистические страны (они висят в приемной ОВИРа), там о лишении гражданства СССР ничего не сказано.

— Вы участвовали в Великой Отечественной войне?

— Да, участвовал.

— Имеете правительственные награды?

— Да, орден Славы III степени, медаль «За отвагу» и так далее.

— Были ли ранены?

— Да. Был легко ранен в Белоруссии и тяжело ранен и контужен на Одере.

— Контужены в голову? — язвительно спросил Махин.

— Взрывная волна не разбиралась в деталях, а я в результате потерял глаз.

— Как же Вы могли воевать с такими убеждениями?

— Я защищал свою Родину от фашизма, и вполне естественно, что моя гражданская сознательность распространяется и на область нашей внутренней политики. Мое участие в войне и мои убеждения в равной степени являются проявлением патриотических чувств. Декабристы очень хорошо проявили себя в войне с Наполеоном, но были несогласны с царским самодержавием. Я же не собирался менять строй в нашей стране, а только хотел, чтобы наши законы твердо выполнялись. Желание эмигрировать тоже не всегда является антипатриотическим. Герцен, например, и в эмиграции оставался русским патриотом.

— Не боитесь ли Вы, что Вас будут использовать в целях сионистской пропаганды?

— Нет, не боюсь. Я обычно говорю то, что думаю, и «использовать» меня в какой-либо политике (если я ее не разделяю) вряд ли удастся.

— А что Вы будете говорить там о России? Будете поливать ее грязью?

— А что, по-Вашему, Россия так плоха, что о ней, кроме плохого, и сказать нечего?

— Какие вещи у Вас взяли при обыске? Почему Вы считаете их некриминальными, если их взяли?

— Взяли много произведений Солженицына и другие произведения художественной литературы. Работу Авторханова «Технология власти», первая часть которой носит мемуарный характер, а вторая построена на использовании опубликованных в СССР материалов. С выводами автора я мог и не соглашаться, но с приводимыми им фактами считал себя вправе ознакомиться.

Сонин (секретарь партбюро): Не задавайте ему больше вопросов, он вас агитирует.

— Нас не сагитируешь.! А еще что взяли?

— Философскую работу Бердяева, мемуары бывшего чекиста Гаспаряна, много мелких произведений…

Павлов: Я думаю, пора перейти к выступлениям по существу дела. Кто хочет высказаться?

Сонин: Сергей Георгиевич хотел показать себя перед вами — вот какой я хороший, я борюсь за правду. Он даже себя с декабристами и с Герценом сравнил. Он, видите ли, бравирует тем, что он — сын репрессированного (мой отец тоже сидел). А ведь кто он есть на самом деле? Он жулик. Все мы помним, как он подделал документ, чтобы получить незаконно спирт. В его докторской диссертации все цифры оказались дутыми. Когда из Америки приезжал его дружок Виглиерхио (которого, кстати сказать, выставили из СССР в двадцать четыре часа за сионизм) и который хотел обязательно поработать с Мюге (чуть было не сказал: с товарищем Мюге — нет, он нам не товарищ), то мы были против такого сотрудничества, так как Мюге и к приборам подпускать нельзя — он их не знает. Вот он говорит, что его преследуют за чтение литературы. Все мы знаем, что он не читал, а распространял ее. Он знает, что совершил целый ряд преступлений, знает, что его ждет заслуженная расплата, и теперь, как напаскудивший заяц, мечется в поисках подворотни. И эту подворотню ему открыли наши враги на Западе. Видно, он им ко двору пришелся. Я считаю, что ему не место в Советском Союзе. Пусть убирается — и чем скорее, тем лучше. Считаю, что ему не место в нашем коллективе.

Павлов: Для всех нас заявление Мюге было неожиданностью. Мы знали Мюге как русского человека и как прямого потомка героя войны 1812 года Дениса Давыдова. Знали, что он — инвалид Отечественной войны, что он получает дополнительные блага от нашей родины. Он мне как-то говорил и о своих неприятностях. Так вот, вместо того, чтобы раскаяться в содеянном, он сам усугубляет конфликт. И теперь бежит со своей родины. Пусть бежит. Задерживать его не будем. И чем скорее, тем лучше.

Рыжиков (член-корр. АН СССР): Я к Георгию Сергеевичу всегда относился с недоверием (виноват, Сергею Георгиевичу). Он не наш человек. Пусть освободит нас от своего присутствия. И чем скорее, тем лучше.

Шихобалова (зам. директора ГЕЛАНа): Вот Марк Дмитриевич Сонин охаравтеризовал С.Г., может быть, несколько грубо, но в общем правильно. Меня больше всего возмутило то, что он не считает себя в долгу перед родиной. Такой человек нам не нужен. Пусть едет.

Крылов (предместкома, только что вернувшийся из отпуска, и, видимо, его не успели обработать): Мы знаем С. Г. 17 лет. Знаем его и с хорошей стороны, узнали и с плохой. Ведь он умел хорошо и интересно работать. Он успешно защитил докторскую диссертацию. Я думаю, что это заявление — результат какого-то наваждения. Пусть он одумается, извинится перед собранием и заберет свое заявление обратно.

Сонин: Нет, мы этого не просим.

Павлов: Дадим теперь слово С.Г. для ответа выступавшим.

Сонин: Хватит. Нечего ему трепаться. Нам и так надоело его слушать!

Павлов: Тогда собрание считаем закрытым.

Так мне и не дали слова. А сказать мне было что. Во-первых, я бы задал вопросы Сонину: 1) Кто проверял данные из моей диссертации, чтобы заявить, что там цифры дутые? 2) Кто из присутствующих скажет, что я ему давал читать антисоветскую литературу? Ведь Сонин сказал, все мы знаем, что он распространял. Уверен, что никто не заявил бы, что брал у меня книги. Кому охота самому лезть в петлю?

Детант по советски

Наконец, я мог бы припомнить историю приезда в СССР Виглиерхио.

Еще в 1965 году, получив от него письмо с пожеланием встретиться, я пошел выяснять этот вопрос в иностранный отдел Президиума АН СССР. Мне сказали, что пригласить его не могут, а если ему так уж нужно пообщаться с коллегой, пусть приезжает в качестве туриста. Я ему написал, и он согласился приехать в ноябре 1965 года. Накануне его приезда меня предупредили, что, поскольку он лицо неофициальное, в институты его не водить и общаться на «нейтральной» почве — в гостинице, у меня дома или на улице.