Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти

В этот эмигрантский период Максимилиан Горвиц-Валецкий был на редкость политически активен. В 1906 году на расколовшемся последнем съезде ПСП в Вене он открыто расстался со своими старыми товарищами, стоявшими под знаменем Пилсудского. Идеологические расхождения среди польских социалистов были слишком велики, чтобы поддерживать иллюзию единства. Революционная фракция за независимость сконцентрировалась с этого времени на подготовке борьбы с оружием в руках. Левые ПСП склонялись к международной социалистической революции. Чем более реальными становились военные прогнозы, тем больше радикализировались воззрения Макса. Как член непосредственного руководства партии, он искал понимания крайне левых, выражавших несогласие со сторонниками борьбы за независимость: Розой Люксембург и Юлианом Мархлевским — предводителями СЦКПиЛ[59].

Когда в 1914 году вспыхнула война, которая несла с собой освободительные надежды, Пилсудский направил свои дружины на помощь Австрии в ее борьбе с Россией. А Горвиц тем временем готовил в Кракове антивоенную декларацию левых ПСП, которая гласила, что эта война, хоть и идет на польских землях, не является войной за Польшу. Когда австрийцы арестовали Ленина, скрывавшегося на территории Галиции, в Поронине, Макс пытался вызволить его из тюрьмы в Новом Тарге. Препровожденный вместе с семьей в Вену, он и оттуда вел антивоенную пропаганду — в Горном Шлёнске. Арестованный в январе 1915 года прусскими властями, он предстал перед трибуналом, и его удалось не только спасти от смертного приговора, но и добиться оправдания. Тогда все они перебрались в Цюрих, где во время войны был центр революционной мысли. Анусе тогда было четыре, Стасю — семь, а Касе — девять лет.

В Европе безумствовала кровавая резня, которая привела к смерти почти десять миллионов солдат и несчетное число мирных жителей. Ленин, отрезанный от военных кошмаров, создавал в Цюрихе «Империализм как высшая стадия капитализма», обосновывая здесь необходимость превращения империалистической войны в странах, воюющих между собой, в гражданскую, а затем и во всеобщую пролетарскую революцию. В дешевой закусочной за отдельными столиками собирались члены каждой из партий. За одним сидели большевики, за другим — меньшевики, за третьим — левые ПСП, за четвертым — СДКПиЛ. Не братались друг с другом. Дети своих называли: «дядями». Чужих избегали.

Самыми близкими друзьями Горвицев были левые: Генрик Лауэр, Павел Левинсон, Феликс Кон, который в 1920 году станет членом созданного большевиками тогдашнего Революционного комитета Польши, а пока он носит детям подарки, и они убеждены, что он — Святой Николай (incognito), а никакой не революционер.

Поблизости жил Ленин. Макс вел с ним бесконечные политические дискуссии, во время которых Ленин провожал его домой, и вновь они возвращались назад. Мать, накрывая на стол к ужину, спрашивала Касю: «Кажется, я в окне видела отца. Выгляни и посмотри, куда он запропастился?» Кася сообщала: «Ходит по улице с лысым дядей с бородой и разговаривает». «Ну, тогда к столу, — говорила, сдаваясь Стефа, — нам папу не дождаться».

Это был период больших идеологических споров. Касю политика никогда не интересовала. Ей запомнилось множество мелких подробностей из той их повседневности. Например, железные кровати и сенники, которые купила мать, когда в очередной раз перебрались на чужую квартиру. Пусть, по крайней мере, хоть эти будут лично их. Продовольственные карточки на хлеб, муку, мясо и сахар. Два постных дня в неделю и дисциплинированность швейцарцев. Поляки пренебрегали распоряжением властей, тогда как в швейцарских домах по определенным дням мясо на столе не появлялось. Ее удивляло, что швейцарская школа — совместного обучения. Бесилась, когда отец, хоть сам был неверующим, заставлял их посещать воскресную евангелическую школу, чтобы дети ничем не выделялись. Позже Стась рисовал картинки, на которых родители были в аду, а дети на небесах Дома было голодно, а в школе давали рис и фрукты. Когда не было хлеба, мать пекла рисовые лепешки, на которые они намазывали повидло, или варила «финский» суп — из сушеных слив и картофельной муки.

В школе говорили по-немецки, и Ануся еще в детском саду обзавелась его швейцарским диалектом, однако дома — только по-польски. Отец зорко за этим следил, уделял внимание и их манере поведения, сопоставляя его с теми запретами и правилами, которые вынес из собственного «буржуазного» быта. К удивлению школьных друзей, им запрещалось есть на улице. Даже яблоки, которые полагались на второй завтрак. Макс считал, что девочки должны иметь музыкальное образование, и Касе уроки игры на фортепьяно давала Зофья Дзержинская — жена Феликса. К счастью, у ученицы довольно быстро обнаружилось полное отсутствие всяких музыкальных способностей, и учительница вскоре отказалась. Отец легко выходил из себя. Когда заметил, что у Каси рваные башмаки, устроил жене жуткую взбучку. Потребовал, чтобы она купила всем троим деревянные башмаки — сабо, поскольку это дешево и опрятно. С тех пор зимой и летом они ходили в деревяшках — обуви для самых бедных, что приводило Касю в ярость: она уже придавала значение своей внешности. Любила все, чего недоставало в доме: удобства, красивые вещи, порядок, организованный быт, уютную обстановку и распланированную жизнь. «Типичная мещанка», — кричал отец. Она постоянно с ним ссорилась. Была строптивая и языкастая. Как он. Стась — замкнутый, неразговорчивый, тихий, непритязательный — напоминал мать. Очарованием и радостью в доме была Ануся, умевшая в самые тяжелые минуты оставаться веселой и лучезарной. Она знала тысячи стихов и песенок на всех известных ей языках. Все время что-то мурлыкала себе под нос или напевала. Увлекалась театром. Из покрывала на постели и занавесок сооружала фантастические костюмы и выступала в них каждый вечер с разными ролями. То была Офелией, то Королем Лиром. Все ее обожали, а отец, без сомнения, любил больше всех своих детей.

В 1917 году теоретические дискуссии в социалистической закусочной кончились. В апреле Ленин вернулся в Россию. В октябре возглавил большевистский переворот. «Классовая борьба» — до этого чисто риторическое выражение — стала реальностью. В России начался «красный террор». Феликс Дзержинский сразу же создал ЧК — «вооруженные силы диктатуры пролетариата» для борьбы с контрреволюцией. В ноябре 1918 года его отправили в Швейцарию поправлять здоровье — физическое и психическое. Число убийств, казней и кровавых репрессий, которые были в его ведении в течение прошедшего года, так возросло, что в его отсутствие партия большевиков поняла необходимость слегка сократить излишнее усердие со стороны этой организации, нашпигованной уголовниками, садистами, дегенеративными элементами из люмпенов. Однако Ленин отстоял эту организацию, которая, по его мнению, заслужила право на самостоятельность, и Дзержинский, отдохнув, вернулся к прежней работе.