Борис Друян - Неостывшая память (сборник)

У каждого из нас была своя работа, каждый занимался своим делом. Саша Ходоров – своим, главным в жизни: литературой, точнее – литературной критикой. В периодике Ленинграда регулярно публиковались его статьи, рецензии. Особое внимание уделял он литературе молодых. Известная поэтесса и прозаик Татьяна Алферова с благодарностью вспоминает Александра Евгеньевича Ходорова. Именно он заметил ее самый первый маленький сборник стихотворений «Станция Горелово». Не могу не вспомнить его рецензию, напечатанную в «Вечернем Ленинграде» в октябре 1978 года на поэтическую книгу Светланы Молевой «Ожидание встречи». Тонко и точно проанализировав стихи талантливой поэтессы, он нашел добрые слова и в адрес редактора книги – своего старого товарища, когда-то «прислонившего» его к стене университетской аудитории.

В конце 1980 года я перешел из Лениздата в журнал «Нева», где Саша Ходоров уже был авторитетным сотрудником отдела критики. Через некоторое время он стал во главе этого отдела, вступил в Союз писателей. Работал много и с удовольствием, привлекал к сотрудничеству маститых и немаститых, но непременно талантливых авторов.

Да и сам никогда не находился в творческом простое – многие десятки статей и рецензий опубликовал он в журнале. Сотрудничал и с разделом «Седьмая тетрадь», где царствовал Анатолий Петров. Здесь под рубрикой «Из жизни мордохвостых» появлялись небольшие заметки страстного котофила Александра Ходорова.

Саша и его мама Марина Михайловна трепетно относились к животным. Бездомных они кормили, а некоторые собаки и кошки оставались жить в их квартире. Как-то Саша, узнав, что у нас на даче какой-то негодяй убил нашего любимого кота Гаврика, попросил приехать к ним и посмотреть котенка. Жалобный писк на чердаке услышала Марина Михайловна. Саша полез туда и вернулся с крошечным существом. «Голова и хвост» – вот и все, из чего, по выражению Саши, состоял этот котенок. Мы тяжело переживали смерть Гаврика и решили никогда не заводить животных. Но тут не выдержали – взяли котенка. Назвали Шуриком в честь Саши. Окруженный любовью, он прожил у нас восемнадцать лет.

Когда меня особенно донимал через Обком КПСС какой-нибудь воинствующий графоман-стихотворец, я прибегал к помощи Саши Ходорова. Он писал подробный аргументированный отзыв, который отрезвляюще действовал на нахрапистого сочинителя. В редакции Ходорова называли ходячей энциклопедией. Он действительно знал и помнил то, что мы или уже подзабыли, или вовсе не знали. Стоило задать ему любой вопрос, касающийся литературы, как он, находящийся в непрерывном движении, резко останавливался и, как в студенческой юности, вздернув подбородок, подробнейше объяснял суть проблемы. Мозг его хранил бездну сведений, фактов, дат, имен и фамилий, номеров телефонов…

«Нева» для нас была родным домом особенно в годы, когда у руля журнала стоял Дмитрий Терентьевич Хренков. И когда уже во времена перестройки новый главный редактор Борис Никольский из-за финансовых проблем распорядился приходить на службу лишь два раза в неделю редакторам, то есть тем, кто делает журнал, урезав при этом зарплату вдвое, нам стало довольно кисло. Особенно болезненно воспринял новшество Саша Ходоров. Он не мыслил себя «приходящим» сотрудником, он должен был ежедневно работать в редакции. До самой своей кончины в 1998 году он так и не мог привыкнуть к унизительному положению, остро переживал и мучился. Болел он тяжело. Как-то в разговоре Михаил Александрович Дудин сказал: «Рак – это болезнь печали». Думается, горькая печаль способствовала возникновению убийственной хвори нашего Саши.

Третья русская, увы, здорово поредевшая, по-прежнему вместе: Ира Алешкова (Санькова), Женя Морякова – она всегда приезжает на встречи из Волгограда, Галя Нечаева (Анопченко), Ира Плестакова, Кира Ульянова (Кострыкина), Лена Шаркова (Ященко).

Вновь и вновь вглядываемся в старые снимки, вспоминаем родной университет, нашего старосту Сашу Ходорова.

Увы, давно уже нет многих моих дорогих друзей. Я их всех помню. И буду помнить до последнего часа.

«Тинь-тинь… Тинь-тинь…» Еле слышный магический звук прощанья, звук из космоса: «Тинь-тинь…».

«Мама, это я…»

Церковь полуразрушенная,А над нею – стрижи.Чьими-то древними душамиСтая птичья кружи́т.

Милое, полузабытое,Что я в душе таю? —Знаю, стоять мне ракитоюВ этом глухом краю…

Мне было тридцать три года, когда я впервые после войны приехал в костромскую деревню Федоровское, чтобы отыскать могилу мамы. Приютившая меня Анна Васильевна Смирнова рассказала, что родственники моей мамы старики Шараповы уже умерли, их сыновья далеко от дома, а дочери Катя и Тоня живут в другом конце района, в совхозе Серапиха. Тоня вышла замуж за моего школьного товарища Павла Гусева, а он теперь большой в районе человек – директор откормочного совхоза-миллионера. Им уже по телефону сообщили обо мне, и они вот-вот приедут за мною.

Утром прикатил зеленый УАЗик. Из него выбрались Павел и Тоня. Ну, разве можно было узнать в солидной молодой женщине маленькую девчонку военной поры. Тем более первоклассника Павлушку Гусева! Меня сжимал в медвежьих объятиях грузный, лобастый человек. Да и я, конечно, изменился до неузнаваемости. Через час мы уже были в Серапихе. Навстречу нам выскочили из дома детишки – Валерка и Володька. Катерина еще трудилась в поле, вернулась домой вечером. Сухонькая, жилистая, она была в совхозе разнорабочей.

Вместо запланированных нескольких дней я провел на чухломской земле весь отпуск. Павел не давал мне скучать. Мы быстро с ним подружились. С утра я уже сидел рядом с ним в УАЗике, объезжали его обширное хозяйство – поля, животноводческие фермы, маслозавод, мастерские, мчались по неотложным делам в Чухлому. Он познакомил меня со своими друзьями, а их у него оказалось очень много, заруливали в Туруково, где до сих пор жили его мать и сестра.

Несколько раз, не ожидая с моей стороны просьбы, Павел гнал машину в Понизье, место упокоения моей мамы и бабушки. Однажды он предложил обозначить разрушенную могилу мамы цементной плитой, мол, её доставит сюда трактор. Однако, поразмыслив, мы от этой затеи отказались. Как и многое другое в те времена, плиты были дефицитом, и не факт, что местные жители не соблазнятся при помощи трактора умыкнуть ее для своих хозяйственных нужд. И тогда окончательно пострадали бы и могила мамы, и могила бабушки, через крест которой проросло дерево. Можно было бы перенести их прах на кладбище в Чухлому. Но я решил, что нет смысла тревожить родные косточки через четверть века после захоронения: в конце концов, я не вечен, а после меня вряд ли кто посетит их могилы даже на районном кладбище. А здесь, рядышком со стеной пусть и разрушенного собора, – земля святая…