Михаил Бейлин - Не был, не состоял, не привлекался

В пяти километрах от старинного города Рославля, что в Смоленской области, а прежде губернии, расположилась между рекой Остер и покрытым щебенкой ухоженным шоссе деревня Козловка. Вокруг лес, в основном смешанный, густые орешники, грибные места…

Летом в Козловку на отдых наезжают семьи с детьми из Рославля, Москвы, Ленинграда. Не слишком много, но регулярно. Снимают комнаты с верандой, либо полдома, либо дом, если у хозяев есть другое летнее жилье. В тридцатых годах прошлого века я несколько раз жил в Козловке. Самодеятельно научился в Остре плавать и днями вел земноводный образ жизни. Про Остер говорили, что, хотя он и мелеет, но каждый год требует новых жертв – утопленников. Близ дома, где наша семья снимала пристанище, находилось два отличных места для купания и игр с мячом в воде. Там Остер разливался пошире. При одном был маленький мелкий заливчик. В нем плескалась мелюзга дошкольного возраста. Другое место отличалось глубиной, и здешние жители обозначали его словом вир. Нигде позже мне не пришлось слышать это слово. А в словаре Даля сказано: «ВИР м. запад. Омут и водоворот…»

К берегу вел спуск с пригорка. Вероятно, в далеком прошлом Остер был здесь очень широк. На небольшой песчаной террасе по пути к речке – криница, маленький родник. В чистой песчаной ямке накапливается и протекает студеная вода. Остановился я на этом потому, что вкус той воды запомнился на всю жизнь. (Быть может, из таких малых с виду черточек и складывается чувство родины.)

Родители мои родом из Рославля, да и я там родился и подрастал первое свое полугодие. В 1921 году в Москве было голодно, а в Рославле многие держали коров, было молоко. Разумеется, я ничего не помню об этом периоде, закончившемся пожаром дома, часть которого занимали моя мать, домработница и я. По семейному преданию, я знал, что мама спасла нас, когда по сеням этой половины дома уже разливался горящий керосин. Хозяин дома спекулировал керосином, табаком. Дверь на улицу примерзла, и домработница не смогла ее отворить. Мать завернула меня в шубу, передала ей, бросила табачные ящики на пол и, схватив полено из поленницы в сенях, вышибла им дверь, открыв выход в сумеречною зимнюю стужу. Семья хозяина погибла, а он сам во время пожара находился в кино. После пожара мать со мной поехала к отцу, в Москву. Так что ходить и говорить я уже научился в Даевом переулке, близ Сретенки, а затем и на Большой Никитской.

В Козловке я познакомился с Вадимом. Он проводил летние каникулы в соседнем доме, в семье своего родного дяди и тети. Вадим был сиротой. Его мать рано умерла, отец женился на своей секретарше. Вадим нередко в своих разговорах вспоминал свою мать, похоже было, что мачеха его недолюбливала. Он был старше меня на три года, занимался в спортивной секции волейболом. Небезуспешно, несмотря на скромный для волейбола рост. Он умел делать стойку на руках и пользоваться уважением в разновозрастной ребячьей компании. Хотя мы редко встречались в Москве, Вадим был для меня старшим товарищем, а в Козловке он со мной дружил. Он немного водился с блатными ребятами, курил. Однако мне посоветовал ни в коем случае не курить, иначе я буду хуже нырять, труднее станет под водой подолгу задерживать дыхание. Этот аргумент представлялся мне очень важным и подкрепил наставления отца, завзятого курильщика. Так я и остался некурящим при всех жизненных обстоятельствах.

Тетка Вадима, он звал ее тетя Лиза, относилась к сироте-племяннику очень тепло. Она ставила в пример младшим мускулатуру Вадима, хвалила его спортивность. Двоюродный брат Вадима был моложе его на шесть лет и поэтому в друзья не годился. Его звали Люсик, так сокращали имя Илья. Люсик – очень ему подходило. У него был красивый овал лица, нежная кожа, большие пушистые ресницы и тихий голосок. Он не стеснялся играть вместе с девочками. У Вадима, напротив, голос был довольно громким, и он любил распевать разные песни. Знал все слова, но признавал, что слух у него не слишком хорош. Он напевал блатные песенки, модные танго, кое-что из опер. Как-то Вадим рассказал, что, не разобрав в арии Фигаро слова «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный, Адонис женской лаской прельщенный», он с удивлением подумал, что не Адонис, а онанист женской лаской прельщенный. Память у Вадима была превосходная. Он знал множество стихов, и в том числе юнкерские Лермонтова. Декламируя их, он хотел производить впечатление рубахи-парня, скрывая свою застенчивость. На замечание тети Лизы, что у него губы как трубы, Вадим к общему удовольствию ответил, что толстыми удобнее целоваться.

Тогда, естественно, не было еще ни транзисторов, ни плееров и, кроме арий Вадима, для удовлетворения музыкальных потребностей имелся лишь хозяйский граммофон с большой трубой, несомненно дореволюционного происхождения, и старые пластинки. Запомнилась почему-то пластинка, у которой на одной стороне был марш «Тоска по родине», а на другой «Тоска о прошлом» в исполнении духового оркестра. Мне так понравилась мелодия «Тоски по родине», что она не забылась до сих пор. (Странная штука память!)

Неподалеку от нас снимал дачу доктор Рафаил Владимирович. Нам он казался старым. У него была небольшая лысинка и короткие с проседью волосы. Вероятно, ему не было и сорока.

Доктор приезжал на дачу из Рославля в выходные дни, и Вадим, прознавший, что доктор любит играть в шахматы, а я увлечен этой игрой и даже превзошел в школьном турнире старшеклассников, организовал нашу встречу на докторской веранде. Он что-то подзагнул доктору насчет моих якобы способностей, выбор партнеров был беден, и доктор согласился.

И вот я играю белыми. Доктор предпринял фланговое развитие своего ферзевого слона, я знаю, что этот дебют называется красиво по-итальянски – фианкетто ди донна. Донна – королева – звучит торжественно. Название дебюта я узнал недавно, читая книжку в переплете с черными и желтыми квадратами. Автор книги Алехин – первый русский чемпион мира. В ту пору все знаменитые шахматисты жили за границей, но книги Алехина все равно издавали, гордились им. А после его смерти доказывали, что он больше всего на свете желал вернуться из эмиграции на родину.

Из книги Алехина я узнал, что фианкетто ди донна – неправильное начало, оно ведет к трудной игре, если белые займут и укрепят центр.

Доктор не читал книг Алехина. Он скромный любитель, любит играть и не любит проигрывать. А мальчишка сосредоточен и нажимает.

За партией наблюдают ребята и взрослые. Они чувствуют, что идет напряженная схватка, хотя сами играть не умеют. Кто сидит поодаль, кто прогуливается, кто отдыхает в гамаке. Люсик и две девочки его возраста играют в магазин, используя примечательную сосну, раздвоившуюся почти у самой земли. Одна девочка – моя сестренка, другую зовут Мурочка, она за главную. Это она затеяла игру в магазин. У нее толстая коса и не по возрасту низкий голос. Еще она научила ребят говорить на непонятном взрослом языке: вместо Люсик – Люхтарми, вместо Миры – Михтарми, и так изменять все слова. Заинтересовался даже школьник Юзик, сын доктора, очень егозливый мальчуган, предельно тощий и принципиально отказывающийся есть, несмотря на уговоры. Однажды он был застигнут за тем, что, съев по принуждению яйцо всмятку, забежал за угол дома и сунул два пальца в рот, чтобы избавиться от ненавистной пищи.