Покоряя Эверест - Джордж Мэллори
Все же нашим злейшим врагом, когда мы двинулись дальше, оказался не глубокий рассыпчатый снег. «Ракетки» снегоступов хоть и зарывались неглубоко, но при каждом шаге поднимали пригоршню снега. Ведущему приходилось тяжко. Но в медленном темпе можно было брести дальше без переутомления. Жара – совсем другое дело. В ледниковой парилке легкий туман превратился в пар и окутал нас, словно липкое одеяние, от которого невозможно избавиться, и оно не только не защищало от палящего солнцепека, но из-за него мы будто еще больше поджаривались. Атмосфера была в высшей степени изнуряющей; остановиться даже на несколько минут означало почти сдаться апатии, настолько трудно было снова привести себя в движение после того, как импульс затихал и терялась инерция. И все же мы должны были двигаться в том или ином направлении, иначе изнеможение и валящая с ног сонливость одержат верх. Последние склоны – примерно 700-футовый[282] отрезок с довольно крутым наклоном – несомненно, потребовали от нас больших усилий, чем требовалось до сих пор.
Мы снова и снова убеждались в важности тяжелого и глубокого дыхания. Я стал думать о своем дыхании как об очень конкретном и сознательном действии, примененном в соответствии с обстоятельствами. Принципы всегда были одни и те же: ритмично дышать в темпе шагов, и не только верхней частью легких, но задействовать всю мощь дыхательного аппарата, расширяя и сокращая не только грудную клетку, но и диафрагму, и не время от времени, а с каждым вдохом, так как телу для работы требуется большее давление в легких. Вероятно, те, кто не пробовал, даже не догадываются, как трудно выработать бессознательную привычку глубокого дыхания. Было несложно настроить машинальность телесных действий на верный лад, но еще одной важной задачей было поддерживать работу этого механизма. Как только внимание к дыханию ослабевало, легкие тоже ослабляли свои усилия, и я часто проваливался в подобие грез наяву, выныривая из них с чувством невыносимой усталости и находя ее причину лишь в лености легких. Я обнаружил, что лучший способ заставить их работать как следует – это навязать ритм в первую очередь легким и двигать ногами ему в такт.
Практика же для ходьбы в гору в нормальных условиях прямо противоположна: в этом случае ритм сознательно навязывается ногам, а остальное тело заботится само о себе.
Во время различных экспедиций для нашей разведки я пришел к использованию двух разных методов синхронизации работы ног и легких. Как только возникла необходимость осознанного дыхания, у меня вошло в привычку намеренно вдыхать на одном шаге и выдыхать на следующем. Позже, на большей высоте или при более изнурительном расходе мышечной энергии, я вдыхал и выдыхал на каждом шагу, всякий раз синхронизируя начало подъема ноги с началом набора воздуха. В этом случае, когда мы продвигались к Лхакпа-Ла, я применил вариацию этого второго метода, добавив третий «такт»: после серии шагов (сорока, тридцати или двадцати, когда иссякали силы) я останавливался на минуту или около того, чтобы максимально интенсивно продышаться и накопить потенциальную энергию для следующего импульса подъемных усилий. Никогда прежде наши легкие не подвергались столь суровому испытанию. Нам повезло, что эти последние склоны не были еще круче. Было довольно трудно и утомительно предотвратить скольжение «ракеток», хотя без них мы вряд ли вообще смогли бы идти по такому снегу. Но, к счастью, последствия соскальзывания не были серьезными, и мы, почти ошалевшие от жары, слепящего света и банальной усталости, все же могли пробиваться дальше, не думая об опасностях. Иногда нас ободрял проблеск цели над нами – вид чистой снежной кромки в оправе скал – там, где откос выходил на перевал. Сам перевал почти все время был окутан знойным туманом, сливающимся со снегом в сплошную белизну, так что гладкие склоны, даже вблизи, где следовало ставить ногу, почти все время были неразличимы. Мы прошли значительное расстояние, и я был доволен нашим продвижением, когда идущий первым вдруг нарушил монотонность подъема. Он сделал неуверенный шаг вперед, опрокинулся и кубарем скатился вниз. На сей раз он оступился, внезапно ударившись ногой о крутой склон. Каким-то образом от физического состояния стабильного баланса он резко перешел к крайней усталости и превратился в человека, которого «ветром сдувает»[283], и эта мелкая неудача стоила ему равновесия. Но неприятный сюрприз придал ему сил остановить свое скольжение. Он с досадой снова поднялся на ноги, и, обменявшись смешками, отряд продолжил путь.
Немного дальше майор Морсхед, идущий последним в группе, одним кратким окликом сообщил нам, что сдается, молча отвязал веревку и остался на месте, не в силах идти дальше.
Наконец мы оказались на более ровной местности. Перевал по-прежнему был невидим, и мы не могли определить, как далеко впереди он от нас. Неожиданно мы оказались на краю расселины. Мы обходили ее стороной, гадая, не придется ли нам после всех наших трудов столкнуться с множеством подобных неприятностей. А затем, сделав еще несколько шагов, мы внезапно оказались у своей цели: мы достигли самого перевала.
Примерно двадцать минут спустя, когда мы сидели на снегу, пристально вглядываясь во все, что нас окружало, нас с Буллоком вдруг окликнули. Мгновение спустя к нам присоединился майор Морсхед, к большой радости всех троих.
Было около 1:15 пополудни, когда первые двое из нас взобрались на перевал Лхакпа-Ла. Облака, что раньше были лишь тонкой и периодически разрывавшейся завесой, дарящей нам проблески ясного вида, заметно сгустились за последний час, так что теперь
