Вселенная русского балета - Илзе Лиепа
Работа над спектаклем «Антоний и Клеопатра» стала настоящим счастьем для Аллы. Она чувствовала себя востребованной, материал полностью отвечал ее индивидуальности, и ее Антонием был Джон Марковский – партнер и муж. Балет открыл неисчерпаемые возможности для их диалога, и Марковский был прекрасен в этом диалоге, они идеально чувствовали друг друга на сцене.
Хореография Чернышёва была чрезвычайно эмоциональной, взрывной, страстной. И опять Осипенко обвинили в эротичности, но она уже не обращала на это внимания. При всей раскованности движений, она никогда не позволяла себе выйти за рамки вкуса. Осипенко – настоящая трагическая актриса на балетной сцене.
Алла и Джон буквально бросились в замысел постановщика, в его хореографию, в сложную музыку молдавского композитора Эдуарда Лазарева. Мощный шекспировский сюжет соответствовал мощи дарования артистов. Им удалось через пластику выразительно рассказать историю трагической любви. На сцене бушевали такие эмоции, что стало очевидно – на Осипенко нужно ставить «Федру», «Электру»… В финале Осипенко – Клеопатра простым, не балетным шагом подходила и склонялась над поверженным Антонием, при этом все ее тело словно каменело. Это был один из самых пронзительных моментов спектакля. Те, кто видел этот спектакль, помнят немигающие глаза Аллы – она была похожа на застывшего Сфинкса, который охраняет Вечность.
С Джоном Марковским они много раз танцевали «Антония и Клеопатру», а в свои авторские программы включали сцены из этого балета.
После интересной творческой работы не хочется останавливаться, и как же тяжело, когда на следующий день ждет пустота… У Осипенко после «Антония и Клеопатры» долго не было стоящих работ. По годам ее театральная карьера близилась к завершению, по физическим возможностям она могла танцевать намного дольше, но в театре она «засыхала». Уникальная балерина, она порой испытывала унижения. Однажды на гастролях в Англии ей предложили станцевать вставное па-де-де в балете «Жизель», а потом попросили выйти среди придворных дам. Она не выдержала, пришла к руководству и сказала: «Вот деньги. Возьмите мне билет обратно, я больше не могу». Ее умоляли: «Пожалуйста, надо выйти, импресарио сказал, что если вы будете на сцене, то он больше заплатит денег труппе». Как человек, преданный театру, она вышла в «Жизели» в мимансе, но шляпу надела так, чтобы ее не узнали. Однако на следующий день прочитала в газете: «Катастрофа Кировского балета! Осипенко стоит в мимансе!»
И тогда в 1971 году Алла приняла решение, круто изменившее их с Джоном судьбу: она покинула Кировский. Хотя у Осипенко были свои счеты с Кировским – и задетое самолюбие, и годы забвения, – решение далось тяжело. Но примерами для нее были Плисецкая с ее авторскими балетами в Большом театре и Максимова с ее кинобалетами. В Кировском у Аллы не было возможности делать что-то свое и не было спектаклей. В такой же ситуации оказался и Джон Марковский, а своим дуэтом они дорожили. И – ушли. Им говорили, что они сумасшедшие, а она отвечала: «Я иду не на улицу. Я иду работать с гением – я иду работать с Якобсоном». Ее увещевали: «Но это же кочевая жизнь, без репетиционных залов, без сцены!» Однако Алла была непреклонна: «Время покажет». Леонид Якобсон давно приглашал ее – что ж, надо было решиться. Вдвоем с Джоном они пришли в начинающий коллектив хореографа.
Впервые с Леонидом Якобсоном Алла встретилась еще ученицей, когда он поставил для нее прелестный номер на музыку Чайковского «Размышление». В Кировском они тоже встречались – например, она танцевала Фригию в его «Спартаке», и вот она в его коллективе, в «Хореографических миниатюрах». Шли семидесятые годы XX века, у Якобсона не было своего репетиционного зала, не было элементарных условий для работы. После просторных и светлых залов Кировского театра тяжело оказаться в необустроенной раздевалке и репетировать на выщербленном полу в полутемном помещении. Вдохновляло только то, что ты работаешь с гением и когда-нибудь все изменится к лучшему. К коллективу Якобсона было приковано внимание всего интеллектуального Ленинграда, хотя и существовал он полулегально. В самом прямом смысле это была борьба за выживание. Все танцовщики труппы были подвижниками, но лидеров до прихода Осипенко и Марковского среди них не было. К тому же Якобсон не терпел премьерства.
Своим примером опытная Осипенко показывала молодому коллективу, как надо работать, она заражала всех своей одержимостью. А Якобсон говорил: «Мне нужен пластилин, из которого можно лепить. Мне нужен тот, кто не испугается непривычного, не откажется от неудобного». С Осипенко они договорились об одном – что будут пускаться в самые смелые эксперименты. Начали с номера «Полет Тальони». Поначалу Осипенко с пессимизмом отнеслась к этой идее, ведь романтический балет не ее стихия, но личность первой Сильфиды ее привлекла. Получилось очень красиво: балерина порхала в руках невидимых, одетых в черные бархатные костюмы партнеров на фоне черного бархатного занавеса, едва подсвеченного прожектором. Создавалось впечатление, что она парит над сценой. Исполнение Осипенко – бестелесной, хрупкой, одухотворенной – производило магическое впечатление. Это был огромный успех!
Алла и Джон участвовали в программе «Экзерсис XX», где исполняли сложнейшее адажио. А вершиной их совместных поисков стала миниатюра «Минотавр и Нимфа», которая продолжила роденовский цикл, поставленный Якобсоном. Дуэты оживших скульптур были придуманы изумительно талантливо: хрупкая Осипенко – Нимфа в руках могучего Минотавра казалась еще более хрупкой, а сам номер, считавшийся откровенным, показывали полулегально, не включая его в официальную программу. Представители Министерства культуры СССР навесили на него ярлык «порнографический».
За два года работы в труппе Якобсона у Осипенко постепенно развилось недовольство – ей снова не хватало творчества. Она не хотела быть только пластическим материалом – она мечтала выразить свою индивидуальность, но Якобсон не хотел этого видеть, и возникло недопонимание. К тому же пришло безденежье: в Кировском театре балерина, народная артистка РСФСР, получала 400 рублей, а у Якобсона – 70. Когда остро встал вопрос об оплате, Якобсон отрезал: «Стяжательница».
