Чужое имя. Тайна королевского приюта для детей - Джастин Коуэн
По мере того как все новые девочки слышали новость и страхи перед ее возвращением из мертвых постепенно успокаивались, появилась новая сила и энергия. Дороти была не единственной, кто находился на приемном конце вечного раздражения мисс Вудворд: это была самая ненавистная учительница в школе. Совершенно без всякого сговора несколько девочек начали маршировать по двору. Кто-то крикнул: «Ура!» Одна маленькая девочка вывернула плащи наизнанку, открыв ярко-алую подкладку, и набросила на плечи. Ее примеру последовали все остальные. Они вели себя все шумнее и увереннее, и вскоре девочки маршировали в строю, выставив алые плащи под лучами зимнего солнца, и скандировали:
Ура! Ура!
Мисс Вудворд умерла!
Ура! Ура!
Мисс Вудворд умерла!
Их голоса звучали все громче, когда они проходили вокруг игровой площадки в процессии, напоминавшей сцену из «Волшебника страны Оз» – кинофильма, который мы с матерью смотрели бессчетное множество раз, – где Жевуны празднуют чудесное спасение от злой волшебницы Востока. Я представляла мою Дороти там, маленькую, но отважную, машущую руками в унисон с одноклассницами, когда они шли по пустой площадке, переполненные радостью оттого, что мисс Вудворд окончательно и неопровержимо мертва.
Это был один из лучших дней в жизни Дороти.
Не в силах сдержать свой восторг, она оставила других девочек и побежала в госпиталь.
Помню, как я бежала по лестнице в свою спальню, хотя днем ходить туда было запрещено. Мне хотелось встать на колени у моей кровати и поблагодарить Бога за то, что мисс Вудворд больше нет. Холодными и темными ночами я несколько раз преклоняла колени перед кроватью и просила Его, чтобы Он помог мне стать лучше и чтобы мисс Вудворд больше не наказывала меня. Я даже не представляла, что Он навсегда заберет ее, и я вовсе не была уверена, что Он сделал это ради меня, но все равно была рада, что это случилось.
За дни после смерти мисс Вудворд Дороти испытала неимоверное облегчение и ощущение свободы, зная о том, что больше не встретит ее в коридорах. Ее пронзительный голос в спортзале отошел в страну воспоминаний, и, что самое важное, Дороти больше никогда не испытала на себе ее жестокости.
14
Избавление
Когда я открывала глаза, то видела лунный свет, струившийся в окно рядом с моей кроватью. Этот бледный свет должен был утешать меня, но мое сердце билось быстро и резко, а лоб был необычно горячим. Должно было случиться что-то плохое, но я не знала, что именно. Потом я вспомнила. Скоро меня отправят в учебный пансион, как и мою сестру за несколько лет до этого. Мне следовало бы приветствовать возможность отъезда; наши споры и разногласия с матерью только усиливались. Но при мысли о расставании с домом меня охватил страх, и я побрела по коридору в спальню моей матери. Сколько я себя помнила, мои родители спали в разных комнатах; мать жаловалась, что отец храпит во сне. На мгновение я застыла возле ее кровати, но мать ощутила мое присутствие и открыла глаза.
– Не хочу уезжать, – просто сказала я. Выражение ее лица дало мне ответ, который я не хотела услышать.
На следующий день я обратилась к отцу в надежде на его помощь. Мне следовало бы знать, что это пустая затея, но прошли годы, прежде чем я поняла, какую принципиальную роль играл мой отец в закреплении нашего семейного расстройства.
В нашем доме существовал заведенный порядок, по которому моей матери всегда принадлежало главное слово. Казалось, в этом не было ничего необычного. Когда мы спорили или моя мать вдруг раздражалась без всякой причины, отец поворачивался ко мне и говорил: «Давай будем помягче с твоей мамой». Не имело значения, кто был прав или что послужило причиной спора. Разрядка ситуации оставалась приоритетом, и тогда я беспрекословно принимала миротворческую позицию отца.
Я обожала отца, и если свою мать я старалась держать на расстоянии вытянутой руки, то его общество было для меня более чем желанным. Когда у меня появился собственный дом, я часто приглашала его в гости и наполняла холодильник его любимыми продуктами, которые ему не разрешалось употреблять дома: острым плавленым сыром с красным перцем, белым хлебом и картофельным салатом. Мы брали собак на долгие прогулки и отправлялись ужинать с моими друзьями. По вечерам мы сидели на заднем крыльце, смотрели на светлячков, и я рассказывала ему о делах, над которыми работала.
Моя мать положила конец этим визитам. Не знаю, что она сказала, но однажды мой отец сообщил, что он больше не может приезжать ко мне без нее. Сначала мой гнев был направлен только в одну сторону.
«Она все портит», – думала я.
Это ощущение начало крепнуть, когда даже телефонные разговоры с моим отцом превратились в проблему. Я звонила домой и скрещивала пальцы в надежде на то, что он возьмет трубку и я смогу поговорить с ним без посредничества матери на линии или на заднем плане.
«Я хочу поговорить только с тобой, – шептала я. – Пожалуйста, не давай маме трубку».
Я просила снова и снова, но слова как будто даже не срывались с моих губ. Мы можем поговорить хотя бы несколько минут? Потом пусть она подойдет к телефону. А в следующую секунду он восклицал: «Мама, твоя дочь хочет поговорить с тобой! Возьми трубку!»
Если моя мать отвечала прежде него, я просто вешала трубку.
Я просила отца быть с ней потверже ради наших отношений. В ответ он выступил с низменным предложением о секретной голосовой почте.
«Просто оставь мне сообщение, что ты хочешь поговорить, – наставлял он меня. – Тогда я поеду в библиотеку и позвоню тебе оттуда».
Один раз я позвонила, но сразу же повесила трубку, устыдившись того, что отец предложил мне сделать нечто настолько бесчестное. Я пыталась примирить образ отца, который гнушается обмануть телефонную компанию на двадцать пять центов, и того же человека, который фактически предлагал мне лгать моей матери.
Какое-то время я просто жила с этим противоречием, игнорировала его, но в глубине души меня грызло сомнение. Мой отец был видным адвокатом, представлявшим интересы могущественных корпораций. Его работа заключалась в твердой позиции по каждому делу. Что бы случилось страшного, если бы он просто поговорил со мной несколько минут по телефону, а потом передал трубку моей матери? И почему он не мог просто сказать
