Первые бои добровольческой армии - Сергей Владимирович Волков
Этот удачный маневр нашей конницы вызвал ярость у казаков, и они бросились в конную атаку на оставшуюся часть партизан и юнкеров, насчитывающую не более 40 человек, большинство которых были разбросаны по оврагу, и только около Чернецова собралась группа в 15 человек, преимущественно юнкеров пешего взвода, на которых и устремились казаки в своей атаке. Дно оврага на этом месте повышалось и давало возможность видеть далее краев оврага. Заметив атаку, полковник Чернецов поднял окружающих на край оврага и, подпустив атакующих саженей на сто, дружными залпами опрокинул последних, которые нестройными группами поскакали обратно. Полковник Чернецов громко поздравил всех с производством в прапорщики. Ответом было немногочисленное, но громкое «Ура!». Но казаки, оправившись, не оставляя мысли смять нас и расправиться с партизанами за их нахальство, повели вторую атаку. Повторилось то же самое. Полковник Чернецов опять поздравил нас с производством, но в подпоручики. Снова последовало «Ура!».
Казаки пошли в третий раз, видимо решив довести атаку до конца, полковник Чернецов подпустил атакующих так близко, что казалось, что уже поздно стрелять и что момент упущен, как в этот момент раздалось громкое и ясное «Пли!». Грянул дружный залп, затем другой, третий, и казаки, не выдержав, в смятении повернули обратно, оставив раненых и убитых. Полковник Чернецов поздравил всех с производством в поручики, опять грянуло «Ура!» и, партизаны к которым успели подойти многие из отставших, стали переходить на другую сторону оврага, для отхода далее. В это время с другой стороны казаки стали тоже заходить в тыл, и партизанам грозит опасность полного окружения.
Только удалось подняться на другую сторону оврага, как был ранен в ногу полковник Чернецов и не мог идти далее. Видя, что все равно не избежать окружения и верной смерти, партизаны остановились. Сначала раздались крики: «Лошадь, лошадь!» – партизаны хотели заставить полковника Чернецова спастись самому верхом на лошади, но лошади не оказалось, да вряд ли он согласился бы бросить партизан в такой момент. Поэтому все залегли вокруг него, образуя круг радиусом шагов 20–30 и решив, что двух смертей не бывать, а одной не избежать, а потому все равно смерть, так биться до последнего, как сказал один из партизан.
И все, как-то сразу понявшие близость смерти и ее неизбежность, успокоились и, спокойно ожидая противника, поправляли винтовки. Чернецова перевязали. Во время перевязки не все партизаны видели, как этот сильный духом и храбрый человек, обхватив голову руками и зарывшись лицом в землю, рычал, по-видимому кусая землю или руки, от сознания своего бессилия и, как некоторым казалось, оттого, что партизаны, он и его святое дело так глупо погибали. Но после перевязки он спокойно уже подбадривал и приказал драться до последнего.
В это время по оврагу стали раздаваться крики: «Свои, свои!» Один из подхорунжих, захваченный отставшими партизанами, видимо потерявший лошадь во время атаки, крича уговаривал «братцев» той и другой стороны сложить и тем и другим оружие, мирно и честно обсудить свои отношения… Подходившие казаки, не стреляя ввиду того, что и партизаны не открывали огонь, стали собираться в кучки и, видя маленькую, но решительно настроенную и грозную цепочку юнкеров и партизан, стали соглашаться на взаимное сложение оружия и предложили полковнику Чернецову это принять.
Полковник Чернецов согласился. Казаки начали складывать оружие, партизаны тоже. Но, забывая численное превосходство казаков, партизаны не рассчитали, а полковнику Чернецову трудно было, сидя на земле, уследить, что благодаря все подходившим и подходившим вооруженным казакам настал момент, когда у партизан не было оружия, и они, спокойно разговаривавшие с первыми казаками, были окружены вновь подошедшей группой казаков во главе с Подтелковым, личным врагом полковника Чернецова, требующим немедленного расстрела всех партизан, и в первую очередь Чернецова.
Никакие объяснения не подействовали. Вооруженные казаки все подходили. Не имея ничего в руках, партизанам пришлось подчиниться, и их погнали толпой под крики, брань и стегание нагайками; некоторых били прикладами, так, например, штабс-капитан Князев ударом по голове был сбит с ног, обливаясь кровью, он сам поднялся и пошел дальше с другими, все время их подбадривая. Когда вышли из оврага, наступила тяжелая минута. Подошедшими крестьянами было подлито масло на и без того сильный огонь ненависти и жажды мести за убитых. Немногие голоса, стоявшие за то, чтобы вести пленных в станицу, «на суд народный», стали ослабевать, все больше раздавались крики: «Бей их, под пулемет всех их…» и т. д.
Еще немного, и началась бы бойня, но в этот момент заговорил казак, один из сторонников «народного суда», категорически требовавший не вольной расправы, а законной кары. Казаки на минуту почему-то замолчали. Толпа пленных, как один, подчиняясь какому то внезапному инстинкту, сама двинулась вперед, чувствуя, что в движении ее спасение, и роковая минута миновала. Казаки, продолжая спорить, тоже двинулись. Но страсти стали утихать, особенно после того, когда один из казаков узнал в одном из партизан родного брата. Некоторые казаки занялись сниманием с пленных хороших папах и шинелей, но все же, продолжая ругаться, заставляли партизан нести взятые у них же пулеметы.
Люди, и без того страшно уставшие, изнемогали. Многие падали, но их поднимали нагайками. Усталость достигла таких размеров, что люди не были в состоянии двигаться наравне с верховыми казаками, идущими спокойным шагом. Некоторые потеряли всякое самообладание, жалобно просили идти тише. Наконец казаки смиловались и дали санитарную повозку под раненых и ослабевших, а полковнику Чернецову лошадь. Но вот к колонне подъехала конная разведка и сообщила о том, что из Каменской по железной дороге чернецовцы ведут наступление на Глубокую.
Тогда Голубов, угрожая смертью всем, принудил написать полковника Чернецова записку с приказанием остановить наступление и что в противном случае все пленные будут расстреляны. Записку повезла казачья делегация во главе с партизанским доктором.
…Вот как все было в действительности… Генерал Усачев, командовавший войсками в Донецком округе, доносит так: «Последнее письмо Чернецова было написано карандашом и торопливо на листке, вырванном из полевой книжки: «1918 г., 21 января, я, Чернецов, вместе с отрядом взят в плен. Во избежание совершенно ненужного кровопролития прошу вас не наступать. От самосуда мы гарантированы словом всего отряда и войскового старшины
