Готтлоб Бидерман - В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945

За период между 22 сентября и 7 октября наш батальон в общей сложности потерял 62 человека убитыми, 280 ранеными и 30 пропавшими без вести. Примерно 20—30 легко раненных и больных оставались при батальоне, так что боевая численность батальона составляла примерно 50 бойцов.

Во время короткого отдыха в Вырице с октября до декабря были приняты экстренные меры для восстановления боеспособности полка. В поисках пополнения, пригодного для службы в пехоте, были прочесаны тыловые части, саперные взводы, транспортные и другие части, считавшиеся не столь важными. Дорогой ценой достались отчаянные бои, которые недавно велись к югу от Ладожского озера, а других источников для пополнения не было. До 28 октября, когда пришел приказ передислоцироваться в новый сектор Восточного фронта в районе «мешка» у Погостья, наши доморощенные подкрепления прошли либо небольшую подготовку, либо вообще никакой. В последовавшие за этим зимние месяцы интенсивность боевых действий упала, откуда появилась возможность до февраля заниматься обучением только что укомплектованных частей и восстановлением боевой мощи. Уже в феврале 1943 г. стало ясно, что, несмотря на отсутствие полноценной пехотной подготовки, все эти части восстановили полную боеспособность.

Вскоре после этого наша дивизия была послана в бой в возобновившемся наступлении, и меня снова ранило.

В мою левую ступню попал осколок от снаряда и насквозь пробил плотную кожу сапога, оставив выходное и входное отверстия с рваными краями. К счастью, при этом не была задета ни одна кость, и рана оказалась относительно поверхностной, что предполагало быстрое выздоровление и не требовало эвакуации. Находясь на лечении в полковом медицинском пункте, я получил извещение, что меня наметили для немедленного отъезда в офицерскую школу. Точно так же, как и в Первую мировую войну, уровень потерь среди младших офицеров был крайне высок, как следует из прусского девиза: «Жизнь лейтенанта – первым жить и первым умереть!» В нашем полку на фронте не было офицеров на уровне батальона или роты, которые не были бы ранены, а многие пали в бою.

Было крайне неудобно ощущать себя снова на родине. Мне было приказано прибыть в Люневилль, а оттуда в Шатон-на-Марне, где находилось командование резервных войск. Далее мне было приказано явиться в офицерскую школу в Миловице, возле Праги. Являясь резервистом, которые в германской армии традиционно держатся в стороне от регулярных, или «профессиональных», солдат, я оставался лояльным, но не питал излишнего энтузиазма от перспективы предстоящего продвижения в офицерский корпус.

Скоро я стал принимать участие в напряженных лекциях в классе и полевых занятиях, и благодаря моему свежему фронтовому опыту инструкторы считали нужным обращаться ко мне с просьбой ознакомить кандидатов в офицеры с различными ситуациями, с которыми можно встретиться на Восточном фронте. Вдруг без каких-либо внешних причин открылась рана на ноге, и я был вынужден провести три недели в местном военном госпитале, где врачи попытались подлечить мою рану.

В то время в германской армии, в отличие от американской, пенициллина не было, и даже в самой незначительной ране могла развиться инфекция, грозившая оказаться фатальной, если ее не обуздать. В самом деле, даже в тот период медицинских достижений рана в живот в общем случае была смертельной, и поэтому перед тем, как идти в бой, солдатам часто советовали как можно меньше есть, потому что полный желудок увеличивал осложнения и приводил к гибели, если в него попадала пуля или осколок.

Весь период, пока я лежал в госпитале, меня часто навещал кандидат в офицеры фон Мольтке, потомок нашего знаменитого прусского фельдмаршала, который приносил мне планы занятий и задачи, которые давались классу, чтобы я оставался в курсе того, что преподают в школе. Как-то после полудня наш классный командир майор Рихтер во время обхода госпиталя остановился у моей кровати, чтобы поговорить со мной. Я с удивлением услышал от него вопрос о том, как поживает оберст Киндсмиллер, с которым он прежде служил. Просматривая личные дела кандидатов в офицеры, майор обратил внимание на то, что я прибыл из части под командованием Киндсмиллера. После Первой мировой войны во время политического переворота в 1920-х они вместе служили во Фрайкорпусе.

При первом своем посещении он выразил беспокойство, что из-за долгого отсутствия на занятиях мне могут не разрешить закончить учебу с моим курсом. И тут я стал показывать ему то, что успел сделать за время своего выздоровления. Он остался удовлетворен и, уходя, заверил меня, что попытается помочь, чтобы рана не повлияла на мое окончание учебы и последующее повышение в звании.

1 декабря я стал фельдфебелем и лейтенантом в один и тот же день. 17 декабря кандидатов в офицеры 11-го класса военного училища привезли в Берлин, где мы собрались в Шпортпаласт, чтобы прослушать выступление рейхсмаршала Германа Геринга. Около двух тысяч свежеиспеченных офицеров всех родов войск уселись в порядке старшинства своих боевых наград. Как одному из слушателей, награжденных ранее Железным крестом 1-го класса, мне была предоставлена честь сидеть в первом ряду, лишь в нескольких метрах от трибуны.

Вдруг под оглушительные звуки бравурной военной музыки появился рейхсмаршал и направился к трибуне. Его тучное тело было облачено в великолепный ослепительно белый мундир. На шее висели Большой Железный крест и орден «За заслуги», которые он получил в Первую мировую войну за подвиги, совершенные им в качестве летчика-истребителя. Поскольку он был единственным кавалером недавно воскрешенного Большого креста[9], этот нарочитый порядок намеренно заслонял кайзеровский орден «За заслуги». Грудь его была покрыта сверкающими медалями и знаками, отражающими его впечатляющие подвиги в другой, давно закончившейся войне, а также, в некоторых случаях, мощное политическое влияние более недавнего прошлого. В правой руке он твердо сжимал массивный, украшенный драгоценным камнями маршальский жезл.

Вначале он говорил на политические темы и в итоге дошел до вопроса Восточного фронта, в конце обратившись к происходившей катастрофе в Сталинграде. В руинах Сталинграда на Волге остатки 6-й армии фон Паулюса еще не сдались превосходящим по силам советским войскам; поэтому он пока еще говорил с убежденностью и авторитетом. Он остановился на своем обещании снабжать осажденную армию с помощью люфтваффе, – обещании, которое, как мы потом узнали, так и не сдержал. Спокойным уравновешенным тенором он говорил о жертвах, которые нам, молодым офицерам, предстоит принести, о грядущих потерях, о сопротивлении, с которым мы столкнемся, и о том, что, если враг обойдет нас справа и слева, мы должны вспомнить мудрость древних: «Путник, когда придешь в Спарту…»