Василий Катанян - Лиля Брик. Жизнь
«Работа актера, в сущности, начинается после премьеры, — говорил Мейерхольд. — Я утверждаю, что спектакль на премьере никогда не бывает готов, и не потому, что мы не успели, а потому, что он «дозревает» только на зрителе… Сальвини говорил, что он понял Отел- ло только после двухсотого спектакля. Наше время — время других темпов, и потому, сократив вдесятеро, скажем критикам: судите нас только после двадцатого спектакля». Плисецкая так ценила мнение людей, которые были для нее авторитетом, что, не дожидаясь двадцатого спектакля, звала Лилю Юрьевну с Василием Абгаровичем на генеральную репетицию, когда роль впервые проверялась на публике. И не было случая, чтобы они не откликнулись и Лиля Юрьевна не сказала бы ей все без прикрас (обычно прикрас и не требовалось). Но чтобы «генералка» прошла без ЛЮ? Такого никто не упомнит.
У Лили Юрьевны была теория, что художник должен страдать, испытывать лишения, чтобы создать настоящее произведение. Приводила в пример Достоевского, Маяковского. Маино время было нелегким, и она, наоборот, считала, что лучше иметь хорошие условия, однако всегда эти «хорошие условия» отсутствовали, и всего ей приходилось упорно и долго добиваться. Она с первых же шагов на сцене озадачила изяществом классических линий в сочетании с чувством современности. Это было необычно, что и породило растерянные рассуждения балетмейстеров: «Какая же ты Зарема? Тебе надо танцевать кроткую Марию». Но в «Бахчисарайском фонтане», даже в ту пору казавшемся архаичным, задыхаясь среди изобилия шальвар, кальянов и тюбетеек, ее Зарема взрывала мещанский мирок ориент-балета ничем не стесненной экспрессией танца.
«Почему ей не дают танцевать то, что она хочет и может! — возмущалась Лиля Юрьевна. — Что у них там за балетмейстеры? Неужели эти дураки не видят, что она создана для «Лебединого»?!»
«Какая же ты Одетта? Твое дело — знойная Зарема!» — твердили ей, отговаривая от «Лебединого озера». Но она его отвоевала, она танцевала Одетту-Одилию по всему миру, и ни один, кто видел Плисецкую в этом балете, не забудет ее.
«При чем тут Китри? Твое дело — нежная Одетта», — услышала она, когда захотела танцевать в «Дон Кихоте». «Опять двадцать пять», — заметила по этому поводу ЛЮ. Майя долго добивалась Китри. Сначала ей дали небольшую вариацию в четвертом акте, и зрители устроили ей такую овацию посреди действия, что спектакль задержался на четырнадцать минут.
Ни один балет не был ей предложен, всего она добивалась страдая, и никак не разделяла теорию Лили Юрьевны, что мучения украшают создания художника.
И Майю, и Родиона Щедрина ЛЮ знала еще до того, как они познакомились друг с другом. И знакомство это произошло у нее в доме. «Однажды мои друзья Лиля Юрьевна и Василий Абгарович предложили мне послушать запись их домашней фонотеки, — писал Щедрин. — Я услышал, как Плисецкая пела музыку Прокофьева из балета «Золушка», и запись меня поразила. Прежде всего то, что у балерины оказался абсолютный слух — все мелодии и даже подголоски она воспроизводила точно в тональности оригинала, а ведь в то время музыка Прокофьева была достаточно трудна для восприятия. Несколькими днями позже к Лиле Юрьевне пришел в гости знаменитый актер Жерар Филипп. Она пригласила нескольких писателей, художников, Майю, меня… Так мы познакомились».
И двадцать пять лет две семьи Плисецкая — Щедрин и Брик — Катанян нежно дружили и в чем-то сотрудничали. Щедрин писал музыку к пьесе Катаняна, еще будучи студентом. Молодая семья очень считалась со вкусом и умением ЛЮ устраивать уютное жилье, и многое в их квартире сделано было по ее совету. В 1963 году они переехали в кооперативную квартиру на улицу Горького. И ЛЮ ездила с ними по магазинам, выискивая что-то красивое и удобное, и советовала, какие мелочи привезти для жилья с гастролей.
Унижения и несправедливости, которым подвергали Майю в театре много лет, вызывали у ЛЮ огромное сочувствие и страстное желание помочь. Унижения? У Плисецкой? Да, именно у нее, как ни у кого другого в театре.
В 1953 году уже вспыхнули зарницы неприятностей, которые будут терзать балерину годы. Годы! Вот ее рассказ по возвращении из Индии в 1953 году: «Из Рима в Дели лететь несколько часов, а вечером там сразу концерт. Я села на переднее место, а наш хмырь-стукач стал меня сгонять, чтобы сесть самому. «Нет, я не сойду, я классическая танцовщица, мне нужно вытянуть ноги, иначе они затекут. Мне же вечером танцевать!» — «Я тебе покажу, какая ты классическая танцовщица», — пообещал он мне».
И слово сдержал. Обо всех «невыездных» безобразиях, обидах и несправедливостях с гневом и болью написано самой Плисецкой в ее книге. Но расскажем, как все же восторжествовала справедливость, поскольку не последнюю роль здесь сыграла Лиля Юрьевна.
Итак, Плисецкая «невыездная», меченная клеймом КГБ. Весь театр ездит по миру, а его прима сидит дома и смотрит в окно на очередь в Мосторг. Каких только попыток не предпринимала Майя, но вырваться из клетки не могла. Лиля Юрьевна, сочувствуя и расстраиваясь, решила, что Майе надо написать письмо Хрущеву и передать его через Арагона, который был в это время в Москве. «Писать нужно на самый верх. Однажды мне помогло письмо Сталину о Маяковском. Теперь Плисецкая должна написать Хрущеву, только ему!» — настаивала она.
Она заставила Арагона, Эльзу, Василия Абгаровича, Щедрина и Майю написать письмо от имени Плисецкой — про издевательства и несправедливости. Но встреча с Хрущевым, увы, на сей раз не состоялась.
Раздосадованная Л Ю не унималась. За спиной у Майи они с Василием Абгаровичем решили послать Щедрина на прием к Шелепину — тогдашнему главе КГБ. Всеми немыслимыми способами узнала Лиля Юрьевна номер телефона, и из ее квартиры Щедрин позвонил. Но говорил он ненастойчиво, и его согласился принять лишь заместитель.
«Никаких замов! Только к первому!» — жестко сказала ЛЮ, и все вспомнили слова Маяковского: «Лиля всегда права». Она была недовольна, что столько трудов потратила на добывание телефона, а Щедрин говорил робко (да ведь молодой был!), и настаивала на вторичном звонке. «Никаких замов, только к первому!»
Во второй раз «там» попросили телефон Щедрина, чтобы ему можно было отзвонить из приемной. В штаб-квар- тире Лили Юрьевны думали, что в очередной раз отфутболили. Но не зря она настаивала, дело поручили заместителю Шелепина, генералу КГБ Питовранову. Именно он передал письмо Плисецкой Хрущеву и устроил встречу ее с Шелепиным. Ей сказали, что Хрущев ей поверил и «оснований не доверять ей нет». Оковы пали.
И Америка, а затем и весь мир увидели Плисецкую. И Лиля Юрьевна радовалась, кажется, не меньше, чем Майя и Щедрин…
