Арнольд Веймер - Мечты и свершения

Тяжело переживали мы отсутствие контактов с внешним миром. Использование для этой цели надзирателей, хотя бы посредством подкупа, исключалось. На эти должности подбирались надежные, с точки зрения властей, люди. Их проверяли со всех сторон. Между прочим, в тюрьме служило довольно много унтер-офицеров разгромленной армии Юденича — ярых врагов коммунистов.

В период предварительного следствия эту связь поддерживали через родных. Заключенные имели права получать с воли белье — тюрьма снабжала бельем плохо — и отправлять его домой в стирку. Записки обычно вкладывались в швы. Тонкая папиросная бумага разрезалась на полоски шириной примерно в десять сантиметров, текст писался чернильным карандашом и так мелко, что прочесть его можно было разве через лупу. Поэтому обладавшие мелким почерком были у нас на особом учете. Среди них были Типман, Йоозеп Саат и я.

Надо сказать, что папиросная бумага, если она сыроватая, в белье вообще не прощупывалась.

Таким путем письма отправлялись из тюрьмы на волю и попадали адресату. В общем эта связь работала довольно четко, и, насколько мне известно, провалов не было, хотя отдельные неудачи и случались. Однажды, например, в возвращенном из дома белье я обнаружил свое же письмо, отправленное на волю месяц назад, мои домашние его не нашли.

Куда мы писали? В Советский Союз, в Центральный Комитет КПЭ, требовавший от нас информации о положении и настроении политзаключенных, коммунистам капиталистических стран. У нас был контакт с преподавателем Тартуского университета Кесккюла. Это у его брата мы были с Вааранди в Швейцарии. При его содействии наша информация о положении в тюрьмах и о царившем в Эстонии белом терроре попадала в швейцарскую печать. Наши письма, публиковавшиеся в коммунистических газетах западных стран, помогали в известной мере раскрывать рабочим глаза на истинное положение в «демократической» Эстонии. Конечно, особых результатов нам это не давало, но все же досаждало судебным и полицейским властям Эстонии — ведь не очень приятно было читать в заграничной прессе, что министр юстиции эстонского государства Кальбус нагло лжет, когда отрицает террор в стране.

А террор все усиливался. Мы это ощущали во всем. Уже упоминаемый начальник тюремного управления Пресс не брезговал ничем в своем стремлении «сломить хребет политзаключенным». В ответ на ужесточившийся террор политзаключенные решили объявить голодовку. И не в одной тюрьме, а во всех тюрьмах республики одновременно.

Подготовка всеобщей голодовки была делом нелегким. Надо было связаться друг с другом, а также установить по этому вопросу контакт с товарищами на воле, чтобы заручиться их поддержкой, переправить им информацию о требованиях и положении политзаключенных и т. п.

В тюрьме и прежде бывали голодовки, но всеобщая голодовка политзаключенных была совершенно новым делом, и организовать ее в тюремных условиях было исключительно трудно. Сперва мы выработали требования. Они сводились к тому, чтобы в отношении политзаключенных не применялась так называемая «новая система воспитания». Эта система предусматривала разделение всех заключенных на группы по степени их «исправления», причем поддающимся «исправлению» полагались некоторые льготы. Полное «исправление» политзаключенного должно было состоять в отказе от участия в революционном рабочем движении, подаче прошения главе государства о помиловании, что на тюремном языке называлось «понести свои кости». Прошения, как правило, удовлетворялись, так как «принесший свои кости» практически был властям уже не опасен, его политическая деятельность была окончена.

Отвергая «новую систему», политзаключенные тем самым разоблачали тщетность надежд властей на то, что им удастся сломить волю коммунистов. К основному требованию был добавлен ряд других, обычно фигурировавших в протестах политзаключенных, а именно: содержать их отдельно от уголовников, улучшить питание, чаще пропускать газеты и письма и т. д. Всеобщая голодовка должна была не допустить осуществления замысла Пресса перевести заключенных на принудительные работы и тем самым изолировать их друг от друга.

Голодовка началась во всех тюрьмах республики в один и тот же день, причем везде были выдвинуты одинаковые требования. Люди держались стойко. Вначале было опасение за тех, чье здоровье после многих лет тюрьмы было сильно подорвано. Выдержат ли они? Особенно тяжело было первые три дня. На четвертый день были спущены нары, и заключенные смогли проводить голодовку лежа. Это несколько облегчило наше состояние.

Администрация применяла все меры, чтобы склонить отдельные камеры прекратить акцию и таким образом свести общую голодовку на нет. Но эти попытки окончились провалом. Хотя политзаключенным не удалось добиться принятия своих требований, все же их единый фронт имел определенное воздействие. Они продемонстрировали полное единодушие, сплоченность и готовность бороться до конца.

С общего согласия было решено на восьмой день прекратить голодовку, продолжая борьбу против тактики Пресса. И если придется испытать новое дисциплинарное наказание, то квалифицировать его как насилие, а не слепое повиновение и «исправление».

Так, мы были против принудительного труда. Во-первых, потому, что для работы не было особых помещений. Заниматься же в тесной камере, где размещено 20 человек, то ли сапожным, то ли портняжным ремеслом или плести корзины означало еще более ухудшить условия жизни в тюрьме. При других обстоятельствах политзаключенные участвовали в работе и даже извлекали из этого пользу: занятым на работах легче было осуществлять связь с внешним миром. В карательной тюрьме «Сирина» их выводили на дровяной двор целлюлозной фабрики, где трудились и вольные рабочие. Соприкасаясь с ними, заключенные могли передавать и получать газеты, книги и прочее. Удавалось проносить все это и в тюрьму, надзиратели не в состоянии были тщательно обыскать каждого возвращающегося в камеру.

Пресс принудил к работе краткосрочных политзаключенных. Часть из них водили в Харку, на торфяные болота, часть — в сапожную мастерскую, находившуюся в Центральной тюрьме. Отдельные заключенные работали в типографии и в столярной мастерской. В одной камере в конце концов все же была устроена коробочная мастерская, в результате условия жизни здесь крайне ухудшились. Единственный в камере большой стол был теперь занят. Пыль, запах клея, вороха коробок. Тут уж не почитаешь. А именно этого и добивался Пресс. Политзаключенные всячески саботировали, работали крайне медленно, под разными предлогами отказывались от принудительного труда.