Анатолий Вишневский - Жизнеописание Петра Степановича К.

Впрочем, нам и с Петром Степановичем неплохо, мы уже не раз убеждались – и читатель тоже, – что и Петр Степанович не так прост, наверно, родился в рубашке. Не всем Петрам Степановичам так везло в ту пору, многие так никогда и не возвратились в свои Задонецки. Но если бы не они, как бы можно было в то время сохранить гораздо более ценные кадры Наркомата внутренних дел? Вынужденные день и ночь бороться с опаснейшими Петрами Степановичами, эти кадры вместе с обнаруженными ими преступниками, сурово насупив брови, двигались в глубь страны, на восток – не на запад же, в самом деле, им было двигаться, где в это время была такая стрельба и где и без них хватало вооруженных людей!

Но это-дело прошлое. Главное мы знаем: Петр Степанович реабилитирован, и теперь мы можем, ничего не опасаясь, с чистою совестью продолжить его жизнеописание. По крупицам, буквально по крупицам придется нам собрать сведения обо всем, что происходило в тяжелые военные и послевоенные годы, ибо сам Петр Степанович в это время почему-то почти ничего не записывал.

II

Еще до того, как Петра Степановича арестовали, неприятель неожиданно быстро придвинулся к нашим местам, и старший сын Петра Степановича ушел в ополчение. Ему исполнилось 16 лет, и он решил, не исключено, что по подсказке старших товарищей, укрепить своим присутствием нашу редеющую военную силу. Возможно, к этому времени и относится приведенное выше недоставленное письмо Кати. К сожалению, даже несмотря на присутствие старшего сына Петра Степановича на полях боев, под Лозовой, куда привела его судьба, удача явно была на стороне противника. Дошло до того, что командиры стали спарывать свои петлички, дружески советуя своим подчиненным, чтобы они спасались, кто как может. Стал пробираться домой и старший сын Петра Степановича.

Не получая долгое время никаких известий от старшего сына и опасаясь за судьбу двоих младших, Катя и после того, как Петра Степановича забрали и увезли куда-то из Задонецка, пыталась эвакуироваться. За нее обещала похлопотать одна старая знакомая, жена председателя райисполкома, правда, она не знала, станет ли муж помогать, когда узнает, что Катерина – жена арестованного. Ждали, когда председатель возвратится – он уже неделю как мотался по району, пытаясь организовать хоть какую-то эвакуацию вверенных ему предприятий и учреждений. Но, к сожалению, вернуться в Задонецк он так и не успел. Вдруг ни с того, ни с сего нагрянули немцы и захватили его прямо в конторе совхоза, эвакуацию которого он организовывал. Кто да что? Им некогда было разбираться. Добрые люди сказали, что это – председатель райисполкома, немцы расстреляли его и пошли дальше.

Так Катя с детьми и не уехала из Задонецка в более безопасные места, и потом восемь месяцев они жили под немцами, заодно с которыми в Задонецке побывали также румыны и итальянцы.

Когда эти немцы вошли в Задонецк, Катя, уже больная и измученная, сказала в сердцах: «Слава Богу. Теперь никого не арестуют». Она, конечно, не должна была так говорить, тем более что, в их семье и арестовывать-то больше некого было, как она думала. Но слово сорвалось, теперь его из песни не выкинешь, правды же в нем оказалось немного. В декабре 1941 года немцы стали высылать оставшееся мужское население Задонецка в свои тылы, а с их точки зрения, к мужскому населению уже относились не только 16-летний старший сын Петра Степановича, но и его 14-летний средний сын.

Мужское население погнали пешком, в каком-то селе они переночевали, утром погнали дальше, и прошел слух, что конечным пунктом будет лагерь военнопленных. Такая перспектива мало кого привлекала, и по дороге мужское население стало разбегаться, надо сказать, при легкомысленном попустительстве со стороны немецкого, а, может быть, и румынского, – сейчас этого уже не выяснить – конвоя. При первой возможности, дали деру и сыновья Петра Степановича. На какое-то время они нашли приют в селе Большая Камышеваха, у одного неробкого хозяина, который уже приютил у себя семерых таких же беглецов. Теперь их стало девять. Хозяин был старостой этого села и довольно ловко лавировал между назначившими его немцами и своими односельчанами. Для немцев главным было обеспечить своих солдат провиантом, с каковой целью они периодически наведывались в село. Накануне староста ходил по дворам и предупреждал людей, чтобы те прятали живность и продукты, оставляя лишь немного: ведро картошки, пару кур… Подвода с немцами останавливалась около каждого двора, староста напускал на себя лютый вид, чуть ли не ногой открывая калитки, и грубо требовал продукты. Люди выносили заранее приготовленное.

Пряча у себя девятерых беглецов, староста немало рисковал, но и проявлял дальновидность. Он помогал им, как мог. Спали они покатом на полу, в доме. В поле оставались неубранные кукуруза и сахарная свекла, беглецы могли пользоваться печью, а хозяин даже делился с ними хлебом. Все это зачлось ему впоследствии, когда немцев прогнали. Его даже не стали арестовывать, а сразу мобилизовали в Красную Армию, так же, как и его сына. Что стало со старостой впоследствии, нам неизвестно, а сын его числится в довольно длинном списке жителей села Большая Камышеваха, отдавших жизнь за Родину.

Катя осталась в Задонецке с шестилетним младшим сыном в полном неведении о судьбе двоих старших, мучилась от этого неведения и просто таяла на глазах. Никакой медицины не было, только Люба, жившая неподалеку знакомая медицинская сестра, иногда навещала ее. Муж Любы, Николай, командир Красной Армии, не вернулся еще с финской войны, говорили, замерз где-то раненый. Катя тогда ей очень сочувствовала, утешала, как могла. Так они и сдружились. Люба работала в районной больнице, больные ее очень уважали, называли Любовью Петровной, считали, что она умеет лечить не хуже докторов. Но сейчас что она могла сделать без лекарств и прочих медикаментов? Только банки ставить?

Однажды Люба пришла проведать Катю и нашла ее в полном отчаянии: куда-то исчез младший сын. Надо было идти его искать, но куда? И сил совсем не было. Люба сказала, что она пойдет, поищет, но младший сын Петра Степановича нашелся сам. Он вернулся в румынской каске, с котелком, полным еще не остывшей похлебки. Оказывается, он ходил к церкви, возле которой стояли румыны, и глазел там на их полевую кухню. Котелок он нес с гордостью, ожидал похвалы, а мама расплакалась, стала кричать, чтобы он не смел уходить без разрешения, тетя Люба стала ее успокаивать, в общем, все получилось не так, как он ожидал.

Конечно, от таких переживаний можно было еще больше заболеть. Кате становилось хуже и хуже, и когда Задонецк освободили, она была уже очень слаба.