Павел Куприяновский - Бальмонт
Ему кажется, что именно «славянская душа» изначально ближе к природе и к «поэзии стихий»:
Славяне, вам светлая слава,За то, что всем сердцем открыты,Веселым младенчеством нраваС природой весеннею слиты.
(К славянам)Позднее он выскажет ту же мысль в статье «Малые зерна» (1907): «Из всех существующих на земле рас только славянская находится в действенно-рождающем цикле. Все другие лишь повторяют и продолжают себя однотонно».
Конечно, Бальмонту по-прежнему «дороги все речи», он воспевает «создателя загадок» Египет, «девственную мать» Индию, «страну цветов и Солнца, и плясок, и стихов» Мексику. Мечтая увидеть все эти экзотические страны воочию, он, однако, делает важное признание:
Много есть еще мечтаний, сладко жить в бреду,Но, уставши, лишь к родимой, только к ней приду.
(Три страны)Можно утверждать, что именно в «Литургии красоты» — зародыш будущей «русской» темы в творчестве Бальмонта.
Бальмонту, как всегда, ближе «женские души»; свою «литургию» он служит, уповая не столько на «братьев» (один из них, по-видимому, Брюсов, назван «темным братом»), сколько на «девушек» и «женщин». Им посвящен второй раздел — «Кружевные узоры». Со стихотворением «Жалоба девушки» в книгу приходит сквозной мотив неприятия жизни «современных человечков»:
И все, что в мысли просится, на деньги вы считаете,И в сердце оставляете проклятье пустоты.О, скупщики корыстные, глядельщики бесстыдные,Оставьте нас, — ужели же вам мало городов?
Среди «героинь» раздела, кроме собирательного образа «милой юной девушки», можно отыскать Елену Цветковскую («Греза»), Люси Савицкую («Польской девушке»), дочь Нинику («Финская колыбельная песня»). Возникает здесь и образ Любови Дмитриевны Менделеевой-Блок («В белом»). Друг Белого и Блока Сергей Соловьев, рассказывая о пребывании в Москве в январе 1904 года Блока и его жены, писал: «Успех Блока и Любови Дмитриевны в Москве был большой. Молчаливость, скромность, простота и изящество Любови Дмитриевны всех очаровали. Бальмонт сразу написал ей восторженное стихотворение, которое начиналось: „Я сидел с тобою рядом, / Ты была вся в белом“». В этом стихотворении неожиданно появились «пророческие» строки:
Ты — невеста, ты — чужая, Ты и он — мечтанья.Но застыл я, твердо зная, Что любовь — страданье.
Здесь стих поэта вновь становится «изысканным».
В последнем, самом большом разделе книги — «Черная оправа» — авторская интонация усложняется тяготением к философичности, появлением страдальчески-драматических нот. Один из узловых символов — «атом». Появившийся еще «В безбрежности» (стихотворение «Горящий атом, я лечу…»), он наполняется новым смыслом, включающим и идею непреодолимого отчуждения индивидуального человеческого «я» от других «атомов»: «И двум их близость говорит, / Что атом с атомом не слит» («Границы»), и кошмарный «атомный век»:
Когда я думаю, как много есть Вселенных,Как много было их и будет вновь и вновь, —Мне небо кажется тюрьмой несчетных пленных,Где свет закатности есть жертвенная кровь.
Опять разрушатся все спайки, склейки, скрепы,Все связи рушатся, — и снова будет тьма,Пляс жадных атомов, чудовищно-свирепый,Циклон незримостей, стихийная чума.
И вновь сомкнет, скует водоворот спиральныйЗвено упорное сложившихся планет,И странной музыкой, безгласной и печальной,В эфирных пропастях польется звездный свет.
(Мировая тюрьма)Бальмонт отрекается от всех ранее любимых богов древности (стихотворение «Пронунсиамиэнто»):
Брама, Вишну, Сива, Эа, Мирри-Дугга, Один, Тор,Витцлипохтли, маски, маски, это всё сплошной позор.
В лабиринтах ли Индийских, или в бешеной Валгалле,На уступах пирамидных Мексиканских теокалли,Всюду — Демону в угоду — истязание умов,Трепет вырванного сердца, темный праздник, темный ров.
Он снова, как в юности, сомневается в божественной справедливости и милосердии:
Есть ли Бог? Он сжалится ль над нами?Есть ли Бог, и как его найти?
(Как знать!)Русско-японская война осознается как еще один аргумент, свидетельствующий о неизбывной жестокости жизни:
Боже мой, о, Боже мой, за что мои страданья?Нежен я, и кроток я, а страшный мир жесток.Явственно я чувствую весь ужас содроганьяТысяч рук оторванных, разбитых рук и ног.
(Война)Современные «человечки» вызывают у бальмонтовского «читателя душ» откровенное презрение:
Человечек современный, низкорослый, слабосильный,Мелкий собственник, законник, лицемерный семьянин,Весь трусливый, весь двуличный, косодушный, щепетильный,Вся душа его, душонка — точно из морщин.
(Человечки)И все же горестные и обличительные интонации — «черная оправа» бальмонтовского космизма, темный фон для светлых гимнов во славу «четверогласия стихий». Видимо, сам поэт осознавал уязвимость сплава лирики и риторики в своих философских стихах:
Умствователь нищий, я слабею,Предаюсь безумному Поэту…
(Их двое)«Литургия красоты» завершается четырьмя большими «стихийными гимнами»-поэмами, в которых Бальмонт вновь воспевает Огонь, Воду, Воздух и Землю. В поэмах есть очевидные повторы, кое-где поэт действительно будто «пародирует» свои же стихи из книги «Будем как Солнце» (что подметил Эллис), но в главном он остается верен себе. И пускай никогда не удастся вернуть «современных человечков» к Солнцу, его лирический герой твердо знает:
Огнепоклонником Судьба мне быть велела,Мечте молитвенной ни в чем преграды нет.
(Огонь)После выхода в свет книги «Литургия красоты» Бальмонт решил осуществить задуманное «кругосветное путешествие». Особенно его привлекала Центральная Америка, древняя цивилизация индейских племен майя, ацтеков и тольтеков (ольтеков).
Поэта, как и многих его современников, волновал миф об Атлантиде: считалось, что этот материк, утонувший при мировой катастрофе, достиг высокой культуры и следы ее можно найти в древней стране Майя. Слово «Майя», обозначавшее территорию Мексики, Бальмонт заносит в записную книжку под датой 3 января 1904 года. Ранее Мексика упоминалась в некоторых стихотворениях книги «Только Любовь», а в «Литургии красоты» встречается Атлантида — в стихотворении «Читатель душ», и описание ее столицы — в стихотворении «Город золотых ворот», сочиненном после знакомства поэта с трудом Скотт-Эллиота «История Атлантии». Майя для Бальмонта была страной мечты, как Индия — страной мысли. Обе волновали его более всего…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
