Бэри Ковард - Оливер Кромвель

Однако до конца 1656 года нет ни малейших доказательств того, что сам Кромвель способствовал какому-либо такому решению. Он даже был настоятельно не расположен рассматривать вопрос о наследовании, как и Елизавета I. Однако в первые недели нового года позиция Кромвеля изменилась и к концу февраля он открыто выступал за отказ от «Орудия управления» в пользу конституции, одобренной парламентом. 27 февраля со значительной политической храбростью он заявил армейским офицерам, сильно сопротивлявшимся перемене: «Наступило время прийти к соглашению и отложить произвольные занятия, настолько неприемлемые для народа»[268].

Почему изменилась позиция Кромвеля? Сплочение парламента в первые месяцы сессии, возможно, каким-то образом повлияло на него, как, несомненно, и аргументы таких, как Брогхил, которые подчеркивали политическую поддержку, которую получит будущий режим. Самой важной причиной был случай Нейлера, который стал пресловутым громким судебным процессом зимой 1656 года и имел много значительных последствий в политике последнего периода протектората. «Преступление», за которое Джеймсу Нейле-ру (бывшему солдату северной армии Ламберта, который в 50-х стал индепендентским проповедником, а затем и евангелистским квакером) было предъявлено обвинение, в котором его признали виновным и, в конце концов, за которое он был жестоко наказан, состояло в том, что в октябре 1656 года, исполняя часть программы возрожденческого евангелистского турне по западу страны, он въехал в Бристоль на осле и его шумно приветствовали его сторонники, инсценируя вход Христа в Иерусалим. Впоследствии он был арестован честными чиновниками и привезен в Лондон, чтобы выслушать в парламенте обвинение «в ужасном богохульстве». В сзете возрождения религиозного фундаментализма в конце XX века в Британии, то, что впоследствии случилось, кажется менее удивительным с современной точки зрения, чем это было тогда. Те члены парламента, которые пытались доказать, что Нейлер был невиновен и что парламент, в любом случае, не имел права согласно «Орудию управления» судить его, были заглушены криками. «Давайте заткнем свои уши и забросаем его камнями», — сказал один из членов[269], и Палата Общин 9 декабря единогласно решила, что Нейлер был виновен в «ужасном богохульстве». После продолжительных дебатов он был приговорен к клеймению, проколу языка, двукратной порке, а затем к пожизненному заключению на всю жизнь.

В основе этой религиозной предвзятости, злобы и жестокости лежит тот факт, что квакеры к середине 50-х годов стали для богатых и имущих фокусом их опасений за судьбу единой религии. Квакеры, вслед за баптистами, были самой многочисленной неортодоксальной религиозной протестантской группой — к 1650 году в нее входило около 50000 человек. Они в основном были сконцентрированы в Северной Англии, но благодаря работе проповедников, таких как Нейлер, идеи квакеров распространялись по всей стране. Из всех религиозных групп, возникших в 50-е годы, квакеры наиболее полно развили протестантское понятие о «внутреннем свете», то есть о том, что люди должны скорее следовать своей собственной совести, чем указаниям церквей и-служителей. Их враги в определенной степени оправданно находили, что некоторые квакеры понимали это не только как разрешение сексуальной вседозволенности, но и как повод для нападок на существующий социальный порядок. Квакеры отказывались платить десятину или снимать шляпы в присутствии тех, кого другие считали выше по социальному статусу, и, резко контрастируя с поведением их миролюбивых преемников после XVII века, не гнушались воинственных действий, насильно прерывая церковные службы, с которыми они были несогласны.

Кромвель никогда не сочувствовал подобным взглядам, и он согласился бы с генерал-майором Скиппоном, который на парламентских дебатах по делу Нейлера сказал, что «если это (позволение Нейлеру действовать, как он сделал) свобода, Бог избавит меня от такой свободы»[270]. Кромвель прояснил для себя, когда писал спикеру парламента сэру Томасу Уидрингтону 25 декабря 1656 года, что «мы (здесь он использовал это слово в единственном числе, придавал ему королевское значение) ненавидим и питаем отвращение к малейшей поддержке людей с такими мнениями и действиями, или кто обвинен в таких преступлениях, которые обычно приписывают (Джеймсу Нейлеру)»[271]. Как видно из этого, определение религиозной свободы Кромвеля не распространялось на тех, кто действовал и говорил так возмутительно, как квакеры. А это означало согласие Кромвеля с теми членами парламента, которые выступали за наказание Нейлера. Но фактически, как и предыдущее дело Бидла, это было еще одним свидетельством тревожащего расхождения его представления о границах религиозной свободы с мнением парламентариев. Кромвель одобрял взгляды Нейлера не больше, чем Бидла, но в реакциях парламента на оба случая его пугало то, что многие члены парламента (в отличие от него) не находили различий между экстремистами социнианами и унитариями, как Бидл, или квакерами, как Нейлер, и теми умеренными группами, как баптисты и индепенденты, которых хотел и стремился терпеть Кромвель. Этот вопрос он насильно поставил перед собранием армейских офицеров, к которому обратился 27 февраля 1657 года. Почему (спрашивал он их), если ничего не сделано, чтобы сдержать религиозную нетерпимость парламента, «случай Джеймса Нейлера не может произойти с вами?»

Однако это опасение было не новым; на самом деле Кромвель жил с ним, по крайней мере, с 1644 года, когда ссора с графом Манчестером заставила его понять возможные последствия пресвитерианской нетерпимости. Новой в деле Нейлера была реакция Кромвеля на него, в этом он увидел конституционную перемену как средство для сдерживания парламентской нетерпимости. В своем письме спикеру от 25 декабря 1655 года он спрашивал, по какому праву они действовали против Нейлера, намекая на конституционные двусмысленности «Орудия управления»; и в своей речи перед армейскими офицерами 27 февраля 1657 г. он объяснил, что конституционный урок, извлеченный из дела Нейлера, состоял в том, что «они (однопалатный парламент) доказывают необходимость сдерживать или уравновешивать их власть (имея в виду Палату Лордов или палату, образованную подобным способом)[272].

Однако до этого собрания Кромвель уже ясно показал, что он был готов отказаться от авторитарной стратегии 1655–1656 гг. Когда 7 февраля 1657 года в парламенте обсуждался «Билль о народном ополчении» (за продолжение взимания «десятичного налога»), его зять Джон Клэйнол был против этого, по всей вероятности, с потворства протектора, таким образом эффектно завершив опыт с генерал-майорами. Кроме того, когда 23 февраля 1657 года сэр Кристофер Пэк представил документ, в общих чертах обрисовывающий новую конституцию — зародыш «Покорнейшей петиции и совета», было распространено мнение в то время, что он действовал как выразитель интересов властных «штатских» советников протектора, особенно Брогхила, Уайтлока, Уолслея; в освященной временем манере, открытой Елизаветой I, тайные советники использовали Палату Общин как средство для утверждения стратегии, которую они защищали в суде против «военных» советников Кромвеля: Десборо, Флитвуда и, особенно, Ламберта, чьим детищем было «Орудие управления». Кроме того, здесь работала и тактика. Как было видно, Кромвель с восторгом говорил армейским офицерам о конституционной перемене всего через четыре дня после того, как впервые были выдвинуты предложения Пэка; и когда «Покорнейшая петиция и совет» была представлена ему в готовой форме 31 марта, через месяц после парламентских дебатов по его разработке, он тогда и в последующие дни оказал ей радушный прием: это обеспечивало «урегулирование главнейших вещей, которые могут наполнить сердца людей желаниями», — сказал он в речи в Банкетном зале 8 апреля. «Вы защитили свободу религиозных людей и нации, — хвалил он парламентский комитет 21 апреля, — и я говорю, что это песня примирения между двумя интересами… Я думаю, что в этой форме правления (конституции) вы согласовали их»[273].